Лошадь невесты была уведена вместе с другими, и все направились к юрте тайона. Из нее вышла его единственная дочь и приветствовала невестку перед отцовской юртой. Одета она была так же великолепно, как и невеста. Поклон ее был холодно-торжественен. Возможно, что этого требовал якутский этикет; возможно и то, что ее не очень радовала женитьба брата, отныне подчинявшая ее, как незамужнюю, власти замужней невестки.
Несмотря на свои девятнадцать лет, дочь тайона все еще медлила с вступлением в брак. Она уже успела отказать трем женихам, предложенным ей отцом. У якутов, часто выдающих своих девушек замуж в возрасте 13—15 лет, такие великовозрастные невесты считаются редкостью.
В эту ночь мы не знали покоя в отведенной для нас юрте, так как снаружи, до самого рассвета, кипела жизнь. Гости ели и пили. Количество их непрерывно увеличивалось. К утру собралось не менее полутораста человек, и только тогда начался настоящий праздник кумыса.
К пылавшему костру подошел один из почетных гостей. Это был седовласый человек с лицом, сплошь покрытым морщинами. Глядя на восток и держа в руках бокал кумыса, он вознес благодарность „доброму и милостивому божеству”. Затем, обратившись лицом к западу, старик промолвил формулу заклятия, обращенную к злому, приносящему несчастья духу.
Речь его сопровождалась постепенным выливанием кумыса в пылавший перед ним огонь. Опустошив таким образом бокал, он передал его стоявшему за ним хозяину. Тот принял его с глубокими поклонами.
Теперь принесли полные бокалы кумыса тайону и всем стоящим близ него. Вылив несколько капель в огонь и поклонившись на восток, они залпом осушили кубки. В продолжение этой церемонии остальные участники празднества молчали.
Молодежь собиралась группами на площадке для игр. На парнях были надеты лишь короткие до колен замшевые штаны, завязывавшиеся над бедрами. Якуты надевают их прямо на голое тело.
Игры начались борьбой. Все споры и недоразумения разрешались зрителями. За борьбой последовала игра „в слепого кота”. Затем прыгали на одной ноге. Выбор ноги был свободен, но пробег нужно было сделать только на этой ноге.
Наконец, особенно оживленно играли в горелки. Ловящий назывался соколом, а остальные одиннадцать игроков — утками. Число участников этой игры было ограничено двенадцатью.
Во всех играх принимали участие только парни. Зрителями были старики, женщины, девушки и дети. Они живо следили за ходом игры, ободряли друзей и родственников, криками восторга отмечали победу.
На лугу собрался хоровод девушек. Они медленно кружились с опущенными вдоль тела руками и вполголоса напевали однообразную песенку, окончив эту игру резкими криками и прыжками. Мужчины, как старые, так и молодые, нимало не интересовались развлечением девушек. Зрителями были лишь дети и женщины.
Между тем за столами уже тесно сидели пирующие. Женщины подносили все новые и новые горшки саломата и корзины дымящегося мяса. Кроме того, на всех столах было огромное количество вареной и жареной на вертеле рыбы, глухарей, диких гусей и уток.
Подавали жареное в масле вымя коров, кобыл и северных оленей. Очень вкусными оказались приготовленные таким же образом оленьи и лосиные языки. В качестве избранного деликатеса хозяин собственноручно преподнес мне поджаренную на угольях ляжку жеребенка. Якуты были очень удивлены тем, что Севастьянов отказался от угощения. Но и мне, в свою очередь, также пришлось отклонить одно блюдо, которое я не решался испробовать. Это были смешанные с медом и замороженные на льду сливки, к которым была в изобилии прибавлена брусника и... красная икра лосося.
Меня глубоко поразило количество поглощаемой якутами пищи и питья. Снова и снова осушали гости гигантские сосуды с кумысом. Исчезали огромные, совершенно баснословные количества мяса.
Один из гостей на моих глазах опустошил огромный деревянный горшок до краев наполненный золотистым от жира саломатом. Под конец он его начисто вылизал, причем его взъерошенная голова скрылась в посудине до самых ушей.
Настроение у обычно серьезных и неповоротливых якутов несколько поднялось и стало даже веселым. Но пьяных не было видно.
Парни „смеха ради” утаскивали из-под носа соседей предназначавшиеся для них куски. Но в общем все держались сдержанно. Старикам подавали в первую очередь и уделяли им самые лучшие куски.
Однако сам тайон и его ближайшие друзья казались мне не совсем трезвыми. Между ними вращался подозрительно маленький кумысный бокал, содержавший, вероятно, запрещенный „русский напиток”.
Тайон даже утратил теперь свойственную всем якутам память на числа. Когда наш переводчик спросил тайона, сколькими он обладает оленями, тот ответил, что их у него имеется несколько тысяч, но сколько именно — забыл.
Я спросил тайона о том, когда отправится молодая пара обвенчаться у попа. Ответ был спокоен и добродушен.
— Успеется! Малыш еще недостаточно окреп для того, чтобы ехать так далеко.
Якуты обыкновенно соединяли венчания с крещением детей. Нередко приезжавшие к венцу крестили одновременно уже нескольких ребят.
Тайон и некоторые другие участники празднества говорили по-русски. Они уверяли меня, что приготовление кумыса вынесено якутами еще из их среднеазиатской родины, вместе с единственными взятыми ими оттуда домашними животными — коровой и лошадью. Вся относящаяся к приготовлению кумыса посуда, праздник кумыса, борьба и прочие праздничные игры имеют, по их словам, столь же древнее происхождение.
Как ни интересен был праздник кумыса, нам все же приходилось двинуться в дальнейший путь. Лишь к одиннадцати часам утра мне с большим усилием удалось оторвать своих товарищей от пира. Один из ямщиков с трудом держался в седле.
Перевал гор Тас-хаяк-тах был перейден нами двадцать четвертого июля. Здесь, на каменистой обнаженной вершине, нам снова попалась сложенная из камней пирамида. Как и предыдущая, она была украшена приношениями верующих.
Поблизости, в небольшой лощине, находилась могила знаменитого тунгусского шамана. Он был похоронен здесь уже сто двадцать лет тому назад. Наши ямщики с суеверным страхом поглядывали на могилу. Она представляла собой деревянный сруб, вышиною в полтора метра и длиною в человеческий рост. Все четыре угла были укреплены крепкими вертикальными, сделанными из стволов лиственницы, столбами.
Щели между бревнами позволяли видеть части скелета и остатки звериных шкур. Проходящие здесь туземцы до сих пор воздавали дань уважения духу того, кто при жизни жестоко эксплуатировал их религиозное невежество. К этому срубу были повсюду прикреплены жертвоприношения.
