Я сразу же вызвала интерес к себе одноклассников как появившаяся в середине учебного года «новенькая», к тому же несколько странного поведения. На уроках рукоделия, обязательных для всех девочек, я упрямо отказывалась брать в руки иголку, к немалому удивлению учительницы, никак не ожидавшей такого непослушания от тихой новенькой ученицы. Она, конечно, не подозревала, что я еще никогда в жизни иголки в руках не держала, а когда это выяснилось, я чуть не умерла от стыда. И до сего дня у меня не получается прямой шов. Однако благодаря этому эпизоду я подружилась с девочкой, которая очень меня пожалела. Она подошла ко мне и сказала, что тоже не любит шить. Елена Зарудная стала моей лучшей подругой и остается ею до сих пор.
Потом, уже привыкнув к школьным порядкам, я отличилась в классе по сочинению. Нам задали написать дома сочинение на тему «Важная роль воды в жизни человека». С маминой помощью это эссе превратилось в тридцати-пятистраничный трактат, поразивший мою учительницу. Она прочитала его вслух всему классу, и пошли разговоры о том, что я «писательница». Каковы бы ни были достоинства этого сочинения, писательницей я себя уж точно не считала. Я не смогла бы написать эти тридцать пять страниц, если бы рядом со мной не сидела мама. Хотя у меня появилось в школе несколько друзей, я не стремилась участвовать во внеклассных мероприятиях, вступать в клубы или кружки. Раз в месяц эти кружки устраивали очень популярные среди мальчиков и девочек танцевальные вечера, но я не умела танцевать и не собиралась опять выставлять себя на посмешище.
В наш первый год в Харбине мне не разрешали гулять одной по улицам, что я так любила делать в Москве. Не было и московского двора, где можно наблюдать за всякими интересными происшествиями. Моя комната была моей крепостью. Зимой, когда из пустыни Гоби через маньчжурские степи задувал к нам ледяной ветер, я часами сидела в своей комнате, согретой голландской печью, за которой присматривали слуги-китайцы, и исписывала страницы дневника рассуждениями о целях и назначении моей жизни. Я все еще надеялась вернуться когда-нибудь в Россию и не могла понять, почему мои родители были так решительно настроены против нового советского порядка. Я считала, что они должны с пониманием относиться ко вполне понятной враждебности по отношению к ним, представителям классовых врагов, и трудиться вместе с новым режимом на благо будущей России.
Сейчас, перечитывая дневниковые записи тех лет, я отмечаю и детали жизни обычной девочки-подростка, которая хихикает, шепчется и делится слухами с подружками, вникает во все их сердечные тайны, бегает в кино и увлекается кинозвездами. Большинство девочек были влюблены в Рудольфа Валентино, моим же героем был Дуглас Фэрбенкс.
Но я вспоминаю и другую сторону моей тогдашней жизни. Я решительно была настроена стать «хорошей» и смотрела на свою жизнь с точки зрения долга. В дневнике под заголовком «Цель моей жизни» написано: «Мой долг — максимально развиваться умственно и духовно... Знание должно стать для меня источником счастья». Под заголовком «Долг перед семьей » я написала: «Я решила стать другом своей матери... Я обязана нравственно направлять свою сестру и ограждать ее от дурных влияний». Дальше следовал «Долг перед моей собственной семьей, когда она у меня будет»: «Моя семья должна строиться на крепких основаниях... Выйти замуж я могу только за человека, который мне верит и понимает меня на сто процентов... Я должна быть идеальной матерью и воспитать своих детей так, чтобы они стали настоящими и достойными людьми». Дальше — «Долг перед государством»: «Я должна вернуться в Россию. Должна служить людям и помогать тем, кто культурно отстал. Все приобретенные мною культурные ценности я должна делить с другими». И, наконец, «Долг перед человечеством», состоявший главным образом в стремлении «повысить культурный уровень окружающих меня людей», что, конечно, должно было сделать их абсолютно счастливыми. Сейчас все это выглядит безнадежно наивным, но в то время я чувствовала себя действительно связанной этими благородными и возвышенными обязательствами и старалась соответствовать этому выдуманному идеальному образу самой себя. Я заставляла себя делать невозможное в стремлении к самоусовершенствованию и постоянно отчаивалась из-за своих неудач.
В церковь я больше не ходила и не молилась, и поэтому никто не мог отпустить мне грехи. И не было рядом Аграфены, которая всегда умела успокоить и ободрить меня, не было того магического «безопасного» места, которое она создавала каждый вечер, осеняя крестом мою кровать, окна и двери комнаты. В этом новом, кажущемся безопасным и нормальным мире Харбина я чувствовала себя неуверенной и уязвимой.
Одной из главных помех на пути к достижению «высоких» целей стала неудержимая склонность к мечтам, к «снам наяву». Эти состояния часто считаются грехом, в котором надлежит исповедоваться; большинство людей считают его безвредной и даже романтической привычкой. Но в моем случае это был опасный и вредный недуг. Я погружалась в свой выдуманный мир чаще, чем участвовала в жизни мира настоящего.
Конечно же, в выдуманном мире я была много счастливее. Я имела над ним власть и могла управлять событиями и поведением людей, предотвращая болезненные ситуации. Мои достижения в реальной жизни отходили на задний план, и когда я добивалась каких-нибудь настоящих успехов, они не доставляли мне особой радости и не прибавляли гордости. Люди в моих грезах были героическими фигурами, а живущие в реальном мире казались призраками. Как же могла бы я стать тем, чем себя воображала?
В результате я вела двойную жизнь, часто разговаривала с ничего не подозревающими друзьями или родными, и в то же время в своем воображении я была от них далеко-далеко. Даже не понимаю, как я умудрилась окончить школу! Нередко, сидя на уроках, я не слышала ни одного слова учителя.
В Харбине я проводила немало времени в доме и среди друзей Елены Зарудной. Живое, сердечное и уютное семейство Зарудных состояло из отца, пяти дочерей, сына, старой няни и экономки.
Экономка Маня восседала за самоваром на каждом вечернем чаепитии. Она внимательно следила за девочками и шумной стайкой их друзей и поклонников.
Отец Елены, Иван Сергеевич Зарудный, происходил из известной петербургской семьи. Его брат, Александр Сергеевич, был одним из адвокатов, выступавших в 1913 году на стороне защиты в печально известном судебном процессе по обвинению Манделя Бейлиса в ритуальном убийстве, процессе, имевшем много общего с делом Дрейфуса во Франции. Бейлис (как и Дрейфус) был оправдан. Покойная мать Елены была внучкой знаменитого русского живописца Брюллова.
