Разумным было бы усомниться, могла ли когда-нибудь стать возможной унификация империи — понятие в любом случае слишком неясное — но не была достигнута, громкое заявление 1907 года об ошибке, которая возвращает то, чего уже удалось избежать, представляется чем-то пустым. В конце концов, был ли этот великий империалист по-настоящему заинтересован в империи? Определенно выглядело, что понять самоуправляемые колонии особого желания не было. Во время службы в Министерстве по делам колоний он развивал все большую заботу о «британских народах», хоть и не испытывал сожаления по поводу того, что договор, закончившийся Южноафриканской войной, фактически устранил возможность введения расширенного избирательного права для «родственничков». Либеральная империя, о которой все сильнее задумывался Черчилль, была империей, основанной на торжестве закона. По отношению ко всем, кто находится под британским управлением, должна быть обеспечена справедливость, а в особых случаях он был особенно озадачен тем, чтобы найти возможность убедить людей, что эта фраза была больше чем риторикой. Устраивать резню по отношению к нациям было неверным, и, возможно, «умиротворение» такой территории, как Северная Нигерия, не слишком от этого отличалось. Тем не менее, в Восточной Африке, которую он посетил в 1907 году, атмосфера, по-видимому, была гораздо более радостной. В Уганде он без колебаний, тотчас же, согласился на присоединение еще большей территории. Он ни на минуту не представлял себе, что «братские нации» могли бы в определенных условиях разделить контроль над благосклонной структурой, которая была установлена для их же пользы. И нельзя было никуда деться от того факта, что все предприятие изначально зиждилось на силе.
Растущая двусмысленность в отношении империи не была характерной даже для таких предполагаемых «либеральных империалистов», как Грей, министр иностранных дел, или Асквит, министр финансов, но что добавлялось к черчиллевской точке зрения, так это его личный энтузиазм относительно военных дел, который они, конечно, не разделяли[21]. В 1906 году он присутствовал на маневрах германской армии (и подарил кайзеру экземпляр своей книги «Жизнь лорда Рандолфа Черчилля»), а в 1907 году посетил французские маневры. Прямой связи между его посещением и министерскими обязанностями не было, но его это не удерживало. С тех пор, как он вернулся в Соединенное Королевство, он также отваживался выбираться на Европейский континент на праздники, но не искал там политических контактов какого бы то ни было свойства. Его военные экспедиции (и энтузиазм при облачении в военную форму, который их сопровождал), вызывали подозрение некоторых либеральных кругов в том, что он был «милитаристом» в душе и что его обращение к лозунгам «мира, экономии и реформ» было всего лишь поверхностным. Тем не менее, для Черчилля военная сила существовала, и было бы глупо не замечать ее потенциальной важности.
Было видимым, что и в других отношениях Черчилль не придерживался узкого толкования своих служебных обязанностей. В октябре 1906 года, например, в большой речи в Глазго, он начал с некоторых замечаний по Южной Африке, но затем перешел на обсуждение в широком охвате «либерализма и социализма». Он использовал язык «нового либерализма» и утверждал, что государство должно увеличивать заботу о больных, престарелых и детях. Попытка сформировать Лейбористскую партию только расколет прогрессивное мнение и окажется на руку консерваторам. Границу необходимо проводить ниже того уровня, который дает человеку возможность не трудиться, но выше уровня, дающего возможность восстать. Конкурсный отбор был двигателем жизни, но он доказывал, что все стремления цивилизации заключаются в стремлении к умножению коллективных функций общества[22]. Эти речи были построены так, чтобы подчеркнуть истинность его перехода в либерализм и привлечь внимание вышестоящих лиц к тому факту, что его интересы не ограничиваются колониальными вопросами.
Такое красноречие и в самом деле привело к желательным результатам. Черчилль был очевидным кандидатом на продвижение, когда Асквит формировал свой первый кабинет после отставки Кемпбелл-Баннермана в апреле 1908 года. Обсуждались различные возможности, но в конце концов Черчилль стал министром торговли, заняв пост, который занимал Ллойд Джордж, когда Асквит был министром финансов. Он, таким образом, станет самым молодым министром в Кабинете почти за полвека. Министры все еще обязаны были представлять свои кандидатуры на перевыборы, как только дадут согласие на назначение, и Черчилль испытал унижение провала в своем манчестерском округе, но его карьера была спасена, когда вскоре после этого он боролся и победил в Данди. Преодолев это препятствие, он мог стать членом Кабинета министров, к чему так долго стремился.
Душок не слишком чистой репутации все еще витал вокруг него. За несколько месяцев до этого, в личном письме министру по делам колоний, постоянный секретарь в Министерстве по делам колоний описывал Черчилля как «самого надоедливого из тех, с кем приходится иметь дело». Его неутомимая энергия, жажда дурной славы и «недостаток морального восприятия» давали пищу для многих опасений. Он будет причинять беспокойство — «как и его отец». Некоторые члены оппозиции продолжали считать его «прирожденным хамом» и полагали, что у него напрочь отсутствуют такт и осмотрительность[23]. Это был другой способ сказать, что членом Кабинета министров он быть не должен.
Политик вскакивает в Кабинет с непредсказуемыми последствиями. Черчилль достиг внутреннего круга власти в Британии в молодые годы и с большой скоростью. Его новые коллеги, такие люди, как Грей, министр иностранных дел, или Ллойд Джордж, министр финансов, или Асквит, сам премьер-министр, заседали в парламенте гораздо дольше, чем Черчилль, и ничуть не сомневались, что они являются его начальниками. С другой стороны, хотя сам Асквит стал министром внутренних дел в начале 90-х годов XIX века, доминирование консерваторов в следующие 10 лет неизбежно означало, что эта лидирующая группа министров и другие его коллеги имели ненамного больше представлений о том, на что похожа служба в Кабинете, чем сам Черчилль. Не в характере Черчилля была застенчивость, но в этих обстоятельствах он даже не пробовал повременить с обращениями к зрелой мудрости своих старших коллег. Можно было подумать, что время от времени он страшился, что тоже умрет, едва вступив в зрелость. Это предчувствие могло отчасти объяснить неутомимую энергию, которую постоянные секретари, вероятно, находили столь тревожащей.
