Итак, Вероника Полонская сидит на диване, не поддавшись ни на какие уговоры. А Маяковский, исчерпав все доступные ему резоны, решается на последний довод: достает восьмизарядный пистолет с единственным патроном, направляет на нее, грозит двойным убийством, но, прежде чем она поймет, что происходит, упирает ствол себе повыше левого соска, спускает курок и падает на пол с лицом, обращенным к ней.
Прирожденный игрок, Маяковский допускал вмешательство судьбы, как в «русской рулетке», когда в барабане револьвера оставляют один патрон, втемную прокручивают барабан и нажимают на спусковой крючок. В пистолетах нет барабана, но при одном патроне сохраняется шанс на осечку. По меньшей мере, дважды осечка спасала Маяковского. Однако судьба не только переменчива, но и предусмотрительна. Кто знает, от чего она уберегла самоубийцу.
Итак, в полдень тело Маяковского перевезли на санитарной машине в Гендриков переулок. По крутой деревянной лестнице подняли на второй этаж, через столовую внесли в дальнюю угловую комнату, которую занимал Маяковский, и уложили на кушетку. Покойник застыл лицом к стене, вернув себе предсмертную позу. В столовую, в комнаты отсутствующих Лили Брик и Осипа Брика набились друзья, коллеги, знакомые. Пришли мама и сестры. Борис Пастернак потерянно бродил из комнаты в комнату, натыкаясь на знакомых и незнакомых людей. Позже он отозвался на смерть Маяковского стихами:
Ты спал, постлав постель на сплетне.
Спал и, оттрепетав, был тих, —
Красивый, двадцатидвухлетний,
Как предсказал твой тетраптих.
Тетраптих — это поэма «Облако в штанах», в которой Маяковский представился так:
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний.
В половине седьмого скульптор Константин Луцкий[96] снял посмертную маску и сделал слепки с кистей рук Маяковского.
В восемь часов появились сотрудники Института мозга. Отпилили свод черепа. Сдвинув кожу с волосами на лицо, вынули мозг и вернули кость и волосы на место.
Когда приехал скульптор Сергей Меркуров[97], лицо под руками уже ходило ходуном.
Общими усилиями покойнику сломали нос и ободрали скулу.
В полночь гроб с телом Маяковского увезли на грузовике в Клуб писателей. Юрий Олеша стоял в кузове, и, когда касался гроба, краска липла к рукам.
На три дня растянулось прощание — ждали возвращения из-за границы Бриков. А лицо Маяковского катастрофически мертвело. «С каждым часом он меняется. Что будет завтра — жутко подумать», — писала Е. А. Санникова[98] мужу, поэту Григорию Санникову[99]. Приезжали гримеры из Большого театра, но мало чем могли помочь.
Перед самыми проводами в зале остались только родные, близкие и, конечно, товарищи по официозной Российской ассоциации пролетарских писателей, куда Маяковский вступил двумя месяцами раньше, разругавшись с многолетними соратниками-лефовцами. Поднесли крышку, попытались закрыть гроб — гроб не закрывался. Двигали ее взад-вперед, из стороны в сторону — результата никакого. Тогда подошел Юрий Либединский[100], прозаик, друг Александра Фадеева[101], тоже рапповец, налег изо всех сил. Внутри что-то хрустнуло — крышка села на место.
В Донском крематории по пропускам можно было спуститься к термической камере и через иллюминатор наблюдать за сожжением трупа. Борис Ефимов[102] рассказывал, как мгновенно вспыхнули волосы на голове Маяковского. От адской жары стали сокращаться мышцы — туловище, руки, ноги задергались. Лиля Брик в ужасе закричала:
— Его сжигают живым!
Поначалу урну с прахом держали на столе в закрытой комнате крематория. Встав на табурет, можно было через стекло вверху заглянуть внутрь. После высокой сталинской резолюции ревностные поклонники Маяковского обратились наверх за разрешением замуровать урну в Кремлевскую стену. Отказ был обоснован ссылкой на самоубийство.
Тогда Всеволод Мейерхольд, строивший свой театр на Триумфальной площади, пообещал установить на куполе театра памятник Маяковскому, а в фойе — урну с прахом. Но Мейерхольда арестовали раньше, чем театр был достроен.
Только через сакральные для автора «Облака в штанах» двадцать два года, прошедшие после смерти, в мае 1952-го, неприкаянный прах был перенесен из крематория на Новодевичье кладбище и зарыт в землю.
Тогда же, в 50-е годы, Михаил Светлов[103] рассказал Евгению Евтушенко о своей последней встрече с Маяковским. После бильярда они спускались по Тверской улице. Маяковский молчал, только зажженная папироса прыгала из угла в угол рта. Вдруг напротив Центрального телеграфа он резко остановился, притянул Светлова за лацкан:
— Слушай, Миша, а меня не посадят?
Светлов был ошеломлен:
— Что вы, Владимир Владимирович! Вас — первого поэта революции?..
— Это-то и страшно, — угрюмо произнес Маяковский.
Своим выстрелом он защитил себя и от этой чудившейся ему угрозы.
«В том, что умираю, не вините никого»?..: Следственное дело В. В. Маяковского: Документы; Воспоминания современников / Вступительная статья, подготовка текста, комментарии С. Е. Стрижневой. — М.: Эллис Лак 2000, 2005.
Валентин Скорятин. Тайна гибели Владимира Маяковского: Новая версия трагических событий, основанная на последних находках и секретных архивах. — М.: Звонница-МГ, 1998.
A. Маслов. Смерть не поставила точку: Расследования судебного медика. — М.: Сампо, 1999. С. 177–212.
Бенгт Янгфельдт. Ставка — жизнь: Владимир Маяковский и его круг. — М.: КоЛиБри, 2008.
B. Маяковский в воспоминаниях современников. / Вступительная статья З. С. Паперного; Составление, подготовка текстов и примечания Н. В. Реформатской. — М.: ГИХЛ, 1963.
Борис Пастернак. Охранная грамота // Полное собрание сочинений с приложениями: В 11 т. — Т. 3. Проза / Комментарии Е. Б. Пастернака и Е. В. Пастернак. — М.: Слово / Slovo, 2004. С. 148–238.
Имя этой теме: любовь!: Современницы о Маяковском / Составление, вступительная статья, комментарий В. В. Катаняна. — М.: Дружба народов, 1993.
Лиля Брик. Пристрастные рассказы. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2003.
Василий А. Катанян. Распечатанная бутылка. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 1999.
П. И. Лавут. Маяковский едет по Союзу: Воспоминания. — 3-е издание, дополненное. — М.: Советская Россия,1978.
