Днем 12 апреля после спектакля Полонская забегает на полчаса к Маяковскому в Лубянский проезд, чтобы настоять на разрыве. «…Я его просила, чтобы он меня оставил в покое на три дня, что потом я с ним буду встречаться, но в данное время ввиду тяжелого душевного состояния я не могу его видеть». Маяковский как будто согласился. Но расстались они около пяти, а уже в семь вечера, вопреки договоренности, он позвонил ей, стал жаловаться на скуку и попросил разрешения видеться с нею. «…Я сказала, что видеться с ним не могу», — ответила Полонская.
Вечером 13 апреля Полонская и ее спутники отправились на квартиру Валентина Катаева. «…Маяковский был уже там, сидел один в комнате и был уже пьян, — отмечает Вероника Витольдовна. — По приходе он стал ко мне приставать на виду у всех и разговаривать. Я ему отвечала неохотно и просила, чтобы он ушел. На это он мне ответил что-то грубое, вроде: „Идите к черту, это мое дело“».
Тем не менее Маяковский проводил Полонскую и Яншина до дверей их квартиры и условился приехать завтра утром для разговора.
«14 апреля текущего года в девять часов пятнадцать минут Маяковский позвонил по телефону ко мне на квартиру и сообщил, что он сейчас приедет, — рассказывала Полонская следователю. — Я ответила, что хорошо, он будет ждать у ворот. Когда я оделась и вышла во двор, то Маяковский шел по направлению к дверям нашей квартиры. Встретившись с ним и сев в автомашину, поехали вместе на квартиру на Лубянку. По дороге он извинялся за вчерашнее и сказал, что на него не нужно обращать внимание, так как он больной и нервный. По приезде зашли в квартиру — это было около десяти часов утра. Я не раздевалась, он разделся. Я села на диван, он сел на ковер, который был постлан на полу у моих ног, и просил меня, чтобы я с ним осталась жить хотя бы на одну-две недели. Я ему ответила, что это невозможно, так как я его не люблю. На это он сказал — „Ну хорошо“ и спросил, будем ли мы встречаться. Я ответила, что „да“, но только не теперь.
Собираясь уходить на репетицию в театр, <я спросила, проводит ли он меня>, — он заявил, что провожать он не поедет, и спросил, есть ли у меня деньги на такси. Я ответила — нет. Он дал мне десять рублей, которые я взяла, простился со мной, пожал мне руку.
Я вышла за дверь его комнаты, он остался внутри ее, и, когда я направлялась, чтобы идти к парадной двери квартиры, в это время раздался выстрел в его комнате, и я сразу поняла, в чем дело, но не решалась войти, стала кричать. На крик выбежали квартирные соседи, и только после того мы вошли в комнату. Маяковский лежал на полу с распростертыми руками и ногами, с ранением в груди. Подойдя к нему, спросила, что вы сделали, но он ничего не ответил. Я стала плакать, кричать и, что дальше было, не помню».
В ответах на вопросы следователя Полонская куда более логична, чем в позднейших мемуарах. Если она со временем придумает, будто Маяковский застрелился в ответ на ее признания в любви, то сразу после трагедии скажет, что повторяла ему одно и то же: я вас не люблю. От безответной любви, бывает, стреляются, но от взаимной — вряд ли. Да еще Полонская, вероятно, говорила Маяковскому не просто: я вас не люблю, но резче, беспощаднее: я вас больше не люблю или: я вас окончательно разлюбила, а это должно было восприниматься гораздо болезненнее.
В воспоминаниях Полонская задним числом смягчает даже в деталях свое отношение к Маяковскому. Войдя в комнату, он, оказывается, не стал раздеваться. И это она «сняла с него пальто и шляпу». А в свидетельских показаниях, данных в день самоубийства, записано: «Я не раздевалась, он разделся». И Маяковского с годами она делает щедрее: в воспоминаниях он дает ей на такси двадцать рублей, а в рассказе следователю — только десять.
Но уже на допросе, несмотря на крайнюю угнетенность, Вероника Витольдовна начинает сознательно корректировать прошлое. «За всё время знакомства с Маяковским, — говорит она, — в половой связи с ним не была, хотя он <всё время — зачеркнуто> настаивал, но этого я не хотела». Однако проговаривается: «…просил меня, чтобы я с ним осталась жить хотя бы на одну-две недели». А это должно означать, что раньше уже жила с ним.
Пятнадцать минут, которые Маяковский и Полонская провели в его комнате, делятся на три эпизода. Первый — до появления книгоноши, который застал Маяковского на коленях перед сидящей на диване Полонской. Этот эпизод закончился криком Маяковского на настырного гостя. Второй эпизод: книгоноша выписывает квитанции в комнате Татарийских, а Маяковский и Полонская шепчутся за стеной, должно быть, о том, как сгладить неловкость. И сразу после ухода книгоноши Маяковский заглядывает к соседке за спичками. Он подчеркнуто спокоен, ведь ему надо показать, что ничего не случилось, что недавняя вспышка гнева не стоит выеденного яйца. Обещанием Маяковского разобраться вечером с деньгами и квитанциями заканчивается второй эпизод. Третий эпизод длится от возвращения Маяковского в комнату, где осталась Полонская, до выстрела. Что же непоправимого случилось в эти мгновения?
Восемь лет спустя Вероника Витольдовна придумывает в мемуарах тот меланхолический разговор, после которого Маяковскому нечего было хвататься за пистолет. Выдумка рассеивается при сопоставлении мемуаров с протоколом допроса. Из него следует, что Маяковский просил, умолял, заклинал Полонскую, чтобы она осталась с ним, но натыкался на ее «нет».
«Он вынул револьвер. Заявил, что застрелится. Грозил, что убьет меня, — вспоминала Вероника Витольдовна. — Наводил на меня дуло. Я поняла, что мое присутствие только еще больше нервирует его».
Мы помним, что Полонская относит эту сцену не к последнему разговору с Маяковским, а к объяснению на квартире у Валентина Катаева несколькими часами раньше. Но, повторим, после этой безумной выходки Маяковского она вряд ли бы рискнула по доброй воле остаться с ним наедине. Однако, если Маяковский угрожал ей пистолетом у себя в комнате в самый последний момент, почему же она перенесла этот случай в другое место и в другое время? Видимо, придумывая последний успокоительный разговор, Вероника Витольдовна не могла рассказать всего того, что было на самом деле. К тому же для самозащиты она с самого начала вынуждена была настаивать, будто выскочила из комнаты Маяковского еще до выстрела. Но ведь соседская домработница Наталья Скобелева видела, что та выбежала после выстрела.
Итак, Вероника Полонская сидит на диване, не поддавшись ни на какие уговоры. А Маяковский, исчерпав все доступные ему резоны, решается на последний довод: достает восьмизарядный пистолет с единственным патроном, направляет на нее, грозит двойным убийством, но, прежде чем она поймет, что происходит, упирает ствол себе повыше левого соска, спускает курок и падает на пол с лицом, обращенным к ней.
