- Сигареты как сигареты, - продолжал я упорствовать.
- Если хотите узнать, что мы курим, возьмите стакан с водой и вытряхните туда табак. Пусть простоит ночь.
Я и поступил так, как советовал старший механик. Утром увидел коричневую воду в стакане, а на дне лежали тоненькие белые полоски обыкновенной бумаги. Табака не хватало, и предприимчивые американские фабриканты решили проблему по-своему. Виктор Иванович всегда оставался верен себе. Дотошный человек и в большом и в малом. Все только курят, а Виктор Иванович курил и экспериментировал.
Рейс заканчивался. Мы подходили в сплошном тумане к проливу Лаперуза. Если проходить Первый Курильский пролив в тумане было опасно, то и пролив Лаперуза при плавании с востока на запад представлял немало трудностей. Современный судоводитель может улыбнуться, прочитав эти строки. Как же, на всех мысах радиомаяки, на судах локаторы, а то и два! Но это сейчас, а во время войны, как известно, локаторов у нас не было, и засекреченные маяки работали только для японцев.
Шёл, временами останавливая машину. Всем хороши теплоходы, а вот гудков встречного судна не услышишь - слишком громко работает дизель. Приходилось останавливаться и прислушиваться. Потом снова давали ход и шли дальше. У японцев между островом Хоккайдо и Сахалином было интенсивное движение всякого рода судов, и приходилось опасаться столкновения. Для полной характеристики пролива нужно еще добавить, что там действовали сильные течения.
Наступило время, когда теплоход должен был находиться на подходе к самой узкой части пролива, разделенной вдобавок “камнем опасности” - небольшим скалистым островком. Теперь там стоит радиомаяк, а во время войны, чтобы определить свое место, мы должны были прислушиваться к реву сивучей, по совету старинных лоций. Когда-то на острове обитали эти занятные животные.
Прикинув на карте приблизительное место, где должен находиться теплоход, я проложил курс вдоль берега острова Хоккайдо. До поворота в Японское море оставалось одиннадцать миль. Еще раз обдумав всевозможные варианты, решил поворачивать через двенадцать миль, нанес место поворота, отметил по лагу.
Через час произошло событие, которое я долго помнил и которое навело меня на размышления. Я сидел на диванчике в штурманской в полудреме, прислушиваясь к характерному звуку репитера, к пощелкиванию лага. Однако голова продолжала работать.
- На лаге восемьдесят три и пять десятых. Константин Сергеевич, - спросил вахтенный штурман, - можно поворачивать?
Я снова продумал все варианты нашего плавания. Место теплохода точно неизвестно, и, пожалуй, нет никаких оснований отменять принятое решение. Но какое-то подспудное чувство подсказало: надо пройти еще одну милю.
- Пройдем еще одну милю, - сказал я. - Когда будет на лаге восемьдесят четыре и пять десятых, поворачивайте.
Словно какая-то тяжесть спала с моих плеч после этих слов.
Через пять минут мы повернули на выход в Японское море, а еще через десять минут туман стал редеть, расходиться. Слева в какой-нибудь полумиле показались скалы, торчавшие из воды. Определились. Стало ясно, что произошло бы, поверни я, как намечал раньше. Теплоход немедленно сел бы на камни у японского берега. Груженные паровозами, мы не смогли бы открыть трюм и выгрузить часть груза для облегчения судна. Откачать воду из балластов нельзя, она входила в расчеты, центр тяжести при палубном грузе накладывался достаточно высоко. Все эти мысли промелькнули в голове при виде острых камней, торчавших из воды. Авария была так близка, и избежали мы ее, казалось, случайно… Случайно ли? Условия плавания в проливе Лаперуза хорошо известны, и, видимо, мозг помимо желания искал оптимальное решение. Теперь я, кажется, могу объяснить, как это все получилось. Иногда при работе над книгой долго обдумываешь и изучаешь весь материал, связанный со временем действия героев. Пишешь главу - и вот герои начинают как бы думать и поступать по-своему. И я, автор, берясь за перо, не знал заранее об их поступках и размышлениях. Тайны творческого процесса… Мне кажется, что и у капитана на мостике происходит нечто подобное.
Капитан в своем роде изобретатель и творец правильных решений в трудных условиях, только на изобретательство ему отпускается очень мало времени.
День прихода во Владивосток был солнечный. Небо голубое, ясное. Навсегда запоминает моряк те минуты, когда после многих дней штормовых невзгод в туманной дымке горизонта впервые открывается советский берег, такой родной, такой знакомый. На палубу мгновенно высыпают все люди, свободные от вахты, и долго не отрываясь смотрят на синеватую полоску суши, выступающую вдали из воды…
Но вот в белых барашках волн замелькала черная точка: она то взлетает на гребни, то опять пропадает из виду. Скоро можно уже различить очертания катера и красный флаг, развевающийся на корме.
На борт судна поднимается лоцман - первый советский человек, который приветствует нас с окончанием рейса. Его буквально засыпают вопросами.
- Много ли судов в порту? Что нового в городе? Как там наши поживают?
Лоцман машет рукой, он не в состоянии сразу ответить на десятки вопросов. Вместо ответа передает пачку газет, они мгновенно расходятся по рукам.
К борту подошел еще один катер. Это пограничники. Они привезли нам в подарок бурого медвежонка. Председатель судового комитета принял подарок, и у нас появился новый член экипажа.
Лоцман уверенно ведет судно в родной порт. Путь проходит через минные поля, и только он знает безопасную дорогу.
Мы входим в бухту Золотой Рог. Ход машине дан средний. В бинокль видны встречающие теплоход люди. Среди них заместитель министра Морского флота Александр Александрович Афанасьев, начальник пароходства Георгий Афанасьевич Мезенцев и городские власти. Уже хорошо видны крыши домов, свои, родные улицы. Вон там клуб, а там дом, из окна которого, быть может, в этот момент глядят на бухту глаза близкого человека.
Лоцман изменил курс, идем параллельно причалам, впереди на якорях несколько миноносцев, стоящих у перпендикулярной пристани, они у нас по носу. Пора стопорить. И тут я с ужасом вижу, что машина работает средним ходом. Тяжело груженное судно с большой инерцией буквально рядом с причалом. Рву ручку телеграфа на стоп, полный назад, бешено работает двигатель, с замиранием сердца наблюдаю, как теплоход сбавляет ход.
Миноносцы все ближе, ближе… И я, вспоминая старого капитана Хабарова, про себя повторяю как заклинание: “Миленький, остановись, миленький, не подведи, родименький, отблагодарю”. И тут же подумал, что подкрашу ему мачты, чтобы был красивее. Неужели не отработает машина?.. Машина отрабатывает, теплоход останавливается и разворачивается вправо. Пронесло. Мы с лоцманом, не говоря ни слова, смотрим друг на друга. Мысли у нас одни и те же.
