30 июля, выступая в Биологическом обществе, Хавкин уверенно заявил: «Я заключаю из этих опытов, что прививка моих двух противохолерных вакцин, предохраняющее действие которых установлено опытом окончательно, не представляет опасности для здоровья человека и может быть произведена без малейшего риска. В то же время я выражаю надежду, что через шесть дней после второй прививки человек приобретает стойкую невосприимчивость к холерной заразе».
Доклад появился лишь в медицинских газетах. Однако вскоре весть о мужественном опыте четырех русских проникла в общую прессу. Парижские газеты давно уже взывали к ученым и врачам с требованием изыскать средство против эпидемии (это, впрочем, не мешало им публиковать на своих страницах рекламу вроде: «Если у вас холера, пейте спиртовый раствор Рикль и оставайтесь здоровыми!»). Теперь они могли наконец заявить о крупной победе науки. «Стали известны счастливые результаты смелого эксперимента доктора Хавкина по прививке ослабленного холерного вибриона… Пусть этот пример положит начало эффективной борьбе за противохолерную вакцину. Браво!», — писала 20 августа «Иллюстрасьон».
В одну неделю скромный научный сотрудник, вчерашний библиотекарь, стал знаменитостью. К нему в лабораторию зачастили ученые, корреспонденты, знатные особы и просто любопытные. Сообщения о хавкинской вакцине появились в газетах почти всех стран мира, в том числе России. Нашлись, однако, и желающие погреть руки у костра чужой славы. Корреспондент американской газеты «Нью-Йорк геральд» Стенгоп объявил, что он тоже прививает себе вакцину Хавкина, чтобы отправиться затем в охваченный эпидемией Гамбург и убедиться в спасительных качествах нового препарата. Газеты подхватили миф о «самопожертвовании» бесстрашного журналиста, но русский журнал «Врач» довольно резонно заметил по поводу этой рекламной шумихи: «Допуская со стороны г. Стенгопа самые благородные намерения, мы, к сожалению, не можем все-таки ждать от его опыта убедительного результата. Если г. Стенгоп и не заболеет, находясь в Гамбурге, то из этого ровно ничего нельзя вывести, так как всем известно, что в местностях, пораженных холерой, заболевают не все. Что же до решения г-на корреспондента привить себе ослабленную холерную заразу, то после того, как безвредность подобных прививок доказана опытами самого Хавкина и наших соотечественников Г. Явейна, М. Томамшева и И. Вильбушевича, в решении этом нельзя видеть уже ничего выдающегося».
Волны славы бились о порог лаборатории технической микробиологии. Эмиль Ру передал Хавкину поздравления от своего имени и от имени Луи Пастера. Тяжело больной директор института почти не появлялся на улице Дюто, но по-прежнему внимательно следил за всем новым, что возникало в этих стенах. Поздравления великого Пастера и благодарность Ильи Ильича Мечникова не могли не взволновать молодого ученого. Наконец-то на тридцать втором году жизни напряженный труд его принес плоды. То, что он занялся поисками средства, предупреждающего холеру, не было случайностью. Недавнему народовольцу, ученику Мечникова эпидемия виделась как некое всенародное бедствие, требовавшее участия не только потому, что он, Хавкин, знает тайны микромира, но и потому, что борьба за жизнь и счастье своего народа — долг каждого образованного человека. Это и была та своеобразная религия, которую, не уставая, проповедовал студентам в Одессе атеист Мечников. На том же твердо стоял великий зоолог и потом, живя в Париже.
Противохолерная вакцина была для Владимира, таким образом, и первым крупным деянием научного характера, и первым вкладом в общественную жизнь России. Может быть, в какой-то мере эта победа оправдывала молодого ученого в собственных глазах, когда он оглядывался на судьбу друзей-народовольцев. Так или иначе, завершение лабораторных опытов с вакциной не могло не согреть душу одиноко живущего на чужбине ученого. 19 июля, через сутки после введения себе первой дозы холерного яда, Хавкин сообщил Ру, а через него Пастеру, что в случае удачи он намерен безвозмездно передать России метод и опыт изготовления противохолерной вакцины, и просил их согласия.
Осторожный Ру обещал доложить о просьбе директору. Через день, когда стало ясно, что холерная вакцина, спасающая животных, не убила и не заразила Хавкина, Ру принес в лабораторию письмо, подписанное Пастером. Знаменитый бактериолог адресовал свое послание петербургскому вельможе принцу Александру Ольденбургскому, куратору всей российской науки. Пастер самым лестным образом отзывался об исследованиях Хавкина и предлагал применить противохолерную вакцину в пораженных эпидемией губерниях России.
Еще день спустя, из института в Петербург был отправлен пакет, где кроме письма Пастера к принцу была рекомендация Эмиля Ру и записка, в которой кандидат Новороссийского университета Хавкин сообщал, что готов немедленно выехать в Петербург, чтобы продемонстрировать русским врачам метод вакцинации против холеры.
Бактериологу, получившему в 90-х годах XIX столетия поддержку и рекомендацию Луи Пастера, мог бы позавидовать и любой современный ученый. В науке XX века трудно найти авторитет столь же непоколебимый и всемирно признанный, как авторитет основателя микробиологии. Один лишь Роберт Кох время от времени противопоставлял суждениям Пастера свои опыты и наблюдения. Однако методов Хавкина недоверчивый Кох не стал оспаривать: русский бактериолог создал вакцину, основанную на открытии самого Коха. Для парижского изгнанника возвращение на родину стало наконец реальным и близким. Оставалось лишь собрать чемоданы. Не бесконечно же принц Ольденбургский будет отмалчиваться.
Принц Александр Петрович Ольденбургский, взбалмошный и неуравновешенный потомок немецких князей, осевших в Петербурге в конце XVIII столетия, сыграл своеобразную роль в судьбах российской науки. Во время русско-турецкой войны он командовал полком, потом дивизией. Под старость же этот генерал от инфантерии, натешившись маршами и парадами, стал вдруг научным меценатом. Особые симпатии вызывала у него медицина. В 90-х годах это было модно и политично. До русского двора докатилась слава Клода Бернара, Пастера, Листера. Официальный Петербург, готовясь к политическому и военному союзу с Францией и Англией, пожелал показать, что «мы тоже не лыком шиты». Царь Александр III — убийца Кибальчича, душитель университетской свободы, чья политика в области науки и образования довела до эмиграции профессоров Мечникова, Виноградского и многих других, пожертвовал три миллиона на постройку Пастеровского института. Родственник царя принц Ольденбургский, чтобы не отстать от моды, основал в Петербурге Императорский институт экспериментальной медицины.
