И вот теперь Эль в Огайо. Какая игра судьбы! Значит, не вышла спокойная жизнь. Значит, их опять столкнули с тропы.
В колумбийской тюрьме каждое воскресенье главный врач и аптекарь обходили камеры, разнося противодизентерийные пилюли и хинин. Каждому арестанту полагалась его порция, независимо от того, нуждался он в ней или нет. Так предписывал регламент.
Уиллард узнал, что Дженнингса поместили в девятую камеру корпуса ИНК.
— Прошу вас об одном одолжении, доктор, — попросил Билл. — Идите вперед. Я пойду следом.
Врач кивнул, и они спустились в чистилище. Билл отстал на несколько шагов. Всеми силами он пытался сдержать волнение.
Он увидел, как Уиллард медленно прошел мимо девятой камеры и взглянул через дверную решетку внутрь. Через несколько секунд Билл остановился у той же двери.
Эль сидел на койке в полосатой арестантской одежде ссутулившийся и обмякший. В нем не осталось почти ничего от прежнего щеголеватого и разбитного Дженнингса, от Дженнингса Мексики, Гондураса, Чили и Перу. Сейчас он был похож на взъерошенную птицу, привязанную за ногу к колышку, вбитому в землю. Куча грязного полосатого тряпья, из которого высовывалась голова, поросшая спутанными рыжими космами. Его даже не постригли наголо, как всех остальных арестантов, поступающих в тюрьму. И это чучело, безразличным взглядом наблюдавшее за мокрицей, ползущей по кирпичному полу, было там, за стенами Колумбуса, Элем Дженнингсом, Эльджи Западным, человеком, через пальцы которого просеялся золотой дождь, миллион триста пятьдесят тысяч долларов — такова была золотая пенка, снятая с шестнадцати почтовых и пассажирских поездов и трех банков.
— Полковник, здравствуйте… Вот мы опять увиделись с вами, — чуть слышно произнес Билл.
Дженнингс вздрогнул и втянул голову в плечи, как будто его ударили, а потом резко повернулся всем телом к двери.
— Получите. Это ваша доля, — сказал Билл и протянул порошки.
И тогда Дженнингс вскочил, подбежал к решетке и вцепился в нее руками.
— Билли…
Голубые глаза его стали огромными, он задохнулся и сглотнул слюну.
— Билли! Мой дорогой Билли! Так, значит, вы тоже…
— Да, — сказал Билл.
Эль просунул через решетку грязную руку.
— Дружище, — сказал он. — Мой дорогой дружище… Их руки сошлись, потом отпрянули друг от друга. Билл попытался пошутить.
— Полковник, — сказал он, — у нас с вами один и тот же портной, только он шьет нам по разному фасону.
Билли, почему вы здесь? — спросил Дженнингс.
— Потом, — сказал Билл. — У нас впереди много времени. Меня упекли на пять лет. А теперь слушайте. Я постараюсь нажать кое-какие пружины. У меня есть некоторые возможности. Постараюсь, чтобы вас перевели в первый разряд. И еще слушайте… — Он говорил торопливо, так как всякие разговоры в блоке ИНК были запрещены. — Будьте очень осторожны. Очень, понимаете? Там, на воле, можно знакомиться без особого разбора. Но здесь… Я потом расскажу вам историю специалиста по бриллиантам. Не доверяйтесь здесь никому, Эль. Никому? Вы слышите?
В конце коридора застучали шаги надзирателя. Билл сунул в руку Дженнингсу два порошка хинина и отошел от двери.
Перемещение заключенных из камеры в камеру сопряжено в тюрьме с великими трудностями, особенно если за это дело берется такой же заключенный. Что может сделать человек, у которого вместо имени — номер и единственное право которого — свободно передвигаться по площади в тридцать квадратных футов и получать кормежку за счет налогоплательщиков штата Огайо? Правда, существовало еще одно, чего не могла отнять у человека тюремная администрация — хитрость. Билл решил пустить в ход все, на что был способен.
Он заметил, что Дженнингс прихрамывает на правую ногу, и в следующий свой обход спросил Эля о причине хромоты.
— О, дырка уже почти заросла, — ответил Эль. — Это после того ранчо, которое мы купили, помните? Так вот, полиция все-таки разнюхала, где мы обосновались. Нам пришлось сматываться. У переправы через Утиную речку меня подстрелили. Из «ноль сорок четыре». Пуля ударила в кость выше колена и там застряла. Я взрезал ногу ножом и вытащил ее. Потом пришлось еще два раза резать, потому что нарвало и ногу тянуло так, что шагу не сделать. Теперь-то ходуля в порядке, только внутри что-то малость подпорти лось и не до конца разгибается.
— Эльджи, сможете вы еще раз расковырять рану? Это нужно, чтобы попасть в лазарет. Деньков этак на десять. А там мы что-нибудь придумаем.
— Попробую, — сказал Дженнингс.
Еще через день, разнося по корпусу ИНК порошки, Билл заметил, что девятая камера пуста. Он поднялся в кабинет Уилларда.
— Доктор, сколько человек поступило сегодня с утра в лазарет?
— Трое. Один из подвала и два из третьего отделения ИНК.
«Молодчина, Эль! Чисто сработано», — подумал он.
— Какие лекарства надо готовить? Уиллард открыл тетрадь регистрации.
— Виткомбу перевязка и примочки. Они над ним поработали от души. Уоллесу аспирин с кофеином, у него что-то с головой. А Крэгу закатите унцию касторки, чтобы его вывернуло наизнанку. Он жаловался, что четыре дня не ходит в сортир.
«Виткомб, Уоллес и Крэг? Чертовщина какая-то! Куда же девался Эль? Может быть, Уиллард забыл его записать?»
— У меня осталось два порошка хинина, что полагались этому самому Дженнингсу из девятой. Он куда-то исчез. Вы не знаете, что с ним?
— Дженнингс? — усмехнулся Уиллард. — Он хорошо начал свою карьеру в Колумбусе. Я уличил его вчера вечером. Знаете, что он придумал? Щепкой от койки вскрыл себе старую рану на бедре. Двадцать суток карцера за симуляцию.
Все углы в комнате неожиданно перекосились, а стены стали желто-зелеными. Билл крепко зажмурил глаза и тряхнул головой. Углы выпрямились и стены побелели.
— Черт возьми, — пробормотал он.
Итак, карцер в колумбийской каторжной тюрьме, штат Огайо, 1898 год.
В него попадали через железную дверь, похожую на дверь сейфа. Арестанта раздевали до пояса и боком вкладывали в кирпичный пенал три фута на два. Потом сейф закрывали. И человека заваливало тишиной и темнотой. Через круглую отдушину у самого пола в пенал втекала струйка воздуха. То, что человек выдыхал, уходило через отверстие под потолком. Раз в сутки в двери открывался волчок, и надзиратель совал в руку арестанту ломоть черствого хлеба и жестяную кружку с тепловатой водой. На еду отпускалось пять минут. Иногда о задвинутых в пеналы забывали, и тогда они отстаивали в них не только положенный срок, но прихватывали еще полтора-два. И тогда умирали, ослабев, а кто выдерживал, обязательно попадал в лазарет…
