Ну, душу вылила, а облегчения нет. Уж очень все сгущается.
С другом нашим вы скоро увидитесь, она — живой кусок всего, что нам так дорого, и нам было с ней хорошо. У нас и радость, и грусть — общая, об одном и том же.
Ситуация так хужеет, что нам кажется, нельзя ей возвращаться. (Новая манера — лишать московской прописки без всякого суда!)
А. И. работает сказочно, и он в «отличной форме» — расскажите это в Москве, где Рой утверждает, что он в депрессии и не может писать.
Степан Татищев — Анн Татищевой
Москва, пятница, 24 июня 1977
Мои «поклонники» постоянно следуют за мной по пятам. Неприятно то, что я не могу ни с кем видеться, если не удается уйти от «поклонников», что непросто, так как их очень много.
Сегодня утром ездил на машине на дипломатический пляж, все время в сопровождении автомобиля с двумя типами. На пляже мне удалось припарковаться в месте, которое не просматривается, и сбегать к Шу-Шу передать несколько банок растворимого кофе и пр. Если так будет продолжаться, я чувствую, что вернусь до 14 июля.
Мы с Эльфридой хотели съездить в Вологду, Ферапонтов и Кириллов. Мне не только отказали в разрешении, но до сих пор не вернули паспорт, так что я здесь разъезжаю без документов!
Короче, как ты видишь, все теперь не так, как прежде.
Aussi je suis tendu — comme tu peux t'en douter. Mais j'espère que tout ira bien[340].
Наталья Солженицына — Анн Татищевой
Вермонт, 1 июля 1977
Дорогая Анна, что слышно о Степане? Сильно ли ему портят свидание с Москвой? Очень надеемся, что он сможет увидеть всех, кого ему увидеть хочется, и побывать всюду, куда тянет.
Накануне отъезда Степан написал мне письмецо, где спрашивал, кому нужно передать лекарство, в последний момент врученное ему Никитой, и просил, чтоб я сообщила это вам.
Посылаю еще два маленьких письмеца. Если можете, перешлите их тоже Степану, а он передаст (может быть и не сам). Если же это невозможно, то пошлите их тому человеку, кому всегда.
Дорогая Анна, пользуюсь редким случаем прямой переписки с вами, чтоб сказать вам, как много значит для нас ваша семья. Вы дарите нам то, без чего совсем не смогли бы здесь жить, — воздух. Я уж не говорю о прямом милосердии по отношению к тем несчастным там, кому идет помощь, но и мы здесь — как рыбы на песке, нам и душно, и холодно, и ваша со Степаном самоотверженность и смелость приносят нам тепло и свет.
Статья в журнале Express[341]
Бывший атташе по культуре Французского посольства в СССР (1971–1974), преподаватель Института восточных языков в Париже г-н Степан Татищев получил в прошлом месяце от советских властей туристскую визу сроком на один месяц. Французский гражданин, сын родителей-эмигрантов, он бегло говорит по-русски. 18 июня он прибыл в Москву по приглашению французского дипломата. Тринадцать дней спустя он был выслан как «нежелательное лицо». Возвратившись в Париж, г-н Татищев рассказывает Экспрессу историю своего странного пребывания.
«Два автомобиля и шесть сотрудников КГБ обеспечивали открытую слежку за мной днем и ночью — немалая мобилизация сил из-за одного говорящего по-русски французского туриста», — говорит г-н Татищев. Слежка стала особенно заметной после возвращения Леонида Брежнева из Парижа 22 июня.
Четверг, 23: выставка живописи, за ним неотступно следует человек, которого он уже видел накануне в музее Рублева.
Пятница, 24: шофер такси сам замечает, что к ним пристроилась «Волга». При возвращении домой пешком человек в штатском следует за ним по пятам, не отставая даже в магазинах, в которые он заходит по пути.
Суббота, 25: вечером — спектакль в театре, «Мастер и Маргарита». По дороге в театр «Волга» все время позади, в 150 метрах. Два агента в штатском сопровождают его в зал, один из них садится сзади него и буквально дышит в затылок. В антракте он видит Сахарова в окружении друзей — за ними следят явно меньше. После спектакля один из русских друзей подвозит его к станции метро — три человека неотступно следуют за ним от станции к станции и до самого дома.
Воскресенье, 26: поездка на берег Москва-реки. Человек из «Волги» — тут как тут, легко узнаваемый в своем костюме и галстуке рядом с французами в купальниках.
Понедельник, 27: после обеда Татищев с приятелем-французом едут в гости к русским. За ними открыто следуют две машины. У входа в дом их ждут два агента в штатском.
Один из них обращается к Татищеву: «Теперь мы от вас не отстанем», — и добавляет перед лифтом: «Мы едем на тот же этаж, что и вы». Француз усмехается. «Что тут смешного?» — взрывается человек из КГБ. «Просто жить стало веселее», — отвечает Татищев знаменитой фразой Сталина. Шутка не была оценена. «В этот момент, — говорит Татищев, — я понял, что вся эта мизансцена была задумана, чтобы меня запугать».
Вторник, 28: новый визит к русским друзьям, о котором заранее договорились по телефону. «Волга» тут как тут, вчерашний агент тоже. У входа на лестницу он предупреждает Татищева, обращаясь к нему на «ты»: «Не задерживайся здесь. Сейчас 6 часов, возвращайся домой в 9. Иначе мы тебе ноги переломаем». Татищев пробыл у своих друзей до полвторого ночи.
Среда, 29: французский консул приглашен в Министерство иностранных дел и ему объявлено, что дальнейшее пребывание Татищева в СССР нежелательно и он должен покинуть страну в течение 24 часов (консулу удалось добиться, чтобы это срок был увеличен до 48 часов). Консул требует объяснений и получает ответ: «Виза была выдана по ошибке». 1 июля Татищев вылетел в Париж, но до последнего момента каждый его шаг оставался под наблюдением.
Из воспоминаний Ирины Уваровой-Даниэль[342]
Степан был болен московской жизнью. Ему без Москвы было неуютно. И вдруг совершенно неожиданно он приехал как частное лицо — гость посла Франции, посол пригласил.
А мы и не надеялись его когда-нибудь увидеть! В ту пору мы вообще прощались навсегда с уезжавшими за рубеж — только навсегда, и никак иначе, отъезд вроде смерти, нам он представлялся необратимым.
И этим вечером мы его ждали.
Я влетела в булочную на углу, через дорогу. В мутное окно магазина, как в кино с поврежденной кинолентой, мне было показано: по другой стороне нашей улицы шел он.
Тонкий, стройный, легкий. Он был очень красив, прямо как борзая, аристократ, одним словом, что, конечно, не важно, но почему-то ему это чрезвычайно было к лицу. А следом, наступая ему на пятки и почти к нему прижимаясь, лепились два куцых уродца… В том, что это он и, сомнений, разумеется, не было и быть не могло. Чаще они скрывались в тени, а среди белого дня «работали» в исключительных случаях.
