каждый день отлучался, чтобы предстать перед большими толпами и телекамерами и поговорить о здравоохранении. Сами городские собрания не сильно отличались от тех, которые я проводил ранее весной. Люди рассказывали истории о том, как существующая система здравоохранения подвела их семьи, и задавали вопросы о том, как готовящийся законопроект может повлиять на их страхование. Даже те, кто выступал против наших усилий, внимательно слушали то, что я говорил.
Однако снаружи атмосфера была совсем другой. Мы находились в середине того, что стало известно как "лето чаепития", организованная попытка объединить честные страхи людей по поводу меняющейся Америки с правой политической программой. На каждом мероприятии нас встречали десятки разъяренных протестующих. Некоторые кричали в рупоры. Другие салютовали одним пальцем. Многие держали таблички с надписями типа OBAMACARE SUCKS или непреднамеренно ироничную KEEP GOVERNMENT OUT OF MY MEDICARE. Некоторые размахивали подделанными фотографиями, на которых я был похож на Джокера Хита Леджера в фильме "Темный рыцарь", с подбитыми глазами и густо наложенным гримом, выглядящим почти демоническим. Другие были одеты в костюмы патриотов колониальной эпохи и водружали флаг "НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ". Все они, казалось, были больше всего заинтересованы в том, чтобы выразить свое общее презрение ко мне, и это чувство лучше всего выражалось в переделке знаменитого плаката Шепарда Фэйри (Shepard Fairey) из нашей кампании: то же самое красно-бело-синее изображение моего лица, но со словом HOPE вместо NOPE.
Эта новая и неожиданно мощная сила в американской политике началась несколькими месяцами ранее как горстка разношерстных, мелких протестов против TARP и Закона о восстановлении. Некоторые из первых участников, очевидно, перешли из квишотической, либертарианской президентской кампании конгрессмена-республиканца Рона Пола, который призывал к отмене федерального подоходного налога и Федеральной резервной системы, возвращению к золотому стандарту и выходу из ООН и НАТО. Пресловутая телевизионная речь Рика Сантелли против нашего предложения по жилью в феврале стала броским призывом для свободной сети консервативных активистов, и вскоре веб-сайты и сети электронной почты начали порождать более крупные митинги, а отделения "Чайной партии" распространялись по всей стране. В те первые месяцы им не удалось добиться достаточной поддержки, чтобы остановить принятие пакета мер по стимулированию экономики, а национальный протест в День уплаты налогов в апреле не привел ни к чему хорошему. Но благодаря поддержке консервативных деятелей СМИ, таких как Раш Лимбо и Гленн Бек, движение набирало обороты, и местные, а затем и национальные политики-республиканцы приняли ярлык "Чайной партии".
К лету группа сосредоточилась на том, чтобы остановить мерзость, которую они окрестили "Obamacare", и которая, по их мнению, введет в Америке социалистический, деспотичный новый порядок. Пока я проводил свои собственные относительно спокойные городские собрания по вопросам здравоохранения на западе, новостные программы начали передавать сцены с параллельных мероприятий в Конгрессе по всей стране, где члены Палаты представителей и Сената неожиданно сталкивались с разъяренными, кричащими толпами в своих округах, а члены "Чайной партии" намеренно срывали заседания, доводя некоторых политиков до такого состояния, что они вообще отменяли публичные выступления.
Мне было трудно решить, что из всего этого делать. Антиналоговый, антирегулирующий, антиправительственный манифест "Чайной партии" был едва ли новым; его основная сюжетная линия — что коррумпированные либеральные элиты захватили федеральное правительство, чтобы вынимать деньги из карманов трудолюбивых американцев для финансирования социального патронажа и вознаграждения корпоративных приближенных — была той, которую республиканские политики и консервативные СМИ пропагандировали годами. Как оказалось, "Чайная партия" также не была спонтанным, низовым движением, за которое себя выдавала. С самого начала филиалы братьев Кох, такие как "Американцы за процветание", а также другие консерваторы-миллиардеры, которые участвовали в собрании в Индиан-Уэллсе, организованном Кохами сразу после моей инаугурации, тщательно взращивали движение, регистрируя доменные имена в Интернете и получая разрешения на проведение митингов; обучая организаторов и спонсируя конференции; и в конечном итоге обеспечивая финансирование, инфраструктуру и стратегическое направление "Чайной партии".
Тем не менее, нельзя отрицать, что "Чайная партия" представляла собой настоящий популистский всплеск в Республиканской партии. Она состояла из истинно верующих, одержимых тем же энтузиазмом и яростью, которые мы наблюдали у сторонников Сары Пэйлин в последние дни кампании. Часть этого гнева я понимал, даже если считал его ненаправленным. Многие белые из рабочего и среднего класса, тяготеющие к "Чайной партии", десятилетиями страдали от низких зарплат, растущих расходов и потери стабильной работы "синих воротничков", которая обеспечивала надежный выход на пенсию. Буш и республиканцы-истеблишмент ничего не сделали для них, а финансовый кризис еще больше опустошил их общины. И пока, по крайней мере, при моем руководстве экономика неуклонно ухудшалась, несмотря на более чем триллион долларов, направленных на стимулирующие расходы и спасение. Для тех, кто уже был предрасположен к консервативным идеям, мысль о том, что моя политика была направлена на помощь другим за их счет — что игра была подстроена, а я был частью подтасовки — должна была показаться вполне правдоподобной.
Я также испытывал нескрываемое уважение к тому, как быстро лидеры "Чайной партии" мобилизовали сильную поддержку и сумели доминировать в новостях, используя некоторые из тех же социальных сетей и стратегий организации низов, которые мы применяли во время моей собственной кампании. Я провел всю свою политическую карьеру, пропагандируя гражданское участие как лекарство от многих болезней нашей демократии. Вряд ли я могу жаловаться, говорил я себе, только потому, что именно оппозиция моей повестке дня сейчас подстегивает такое горячее участие граждан.
Однако со временем стало трудно игнорировать некоторые из наиболее тревожных импульсов, движущих движением. Как и на митингах Пэйлин, репортеры на мероприятиях "Чайной партии" уличили участников в сравнении меня с животными или Гитлером. Появились плакаты, на которых я был одет как африканский знахарь с костью в носу и надписью OBAMACARE COMING SOON TO A CLINIC NEARAR YOU. Появились теории заговора: что мой законопроект о здравоохранении создаст "группы смерти" для оценки того, заслуживают ли люди лечения, расчищая путь для "поощряемой правительством эвтаназии", или что он принесет пользу нелегальным иммигрантам, служа моей большой цели — наводнить страну зависимыми от социального обеспечения избирателями, которые являются надежными демократами. Чайная партия также воскресила и подлила масла в огонь старый слух из предвыборной кампании: что я не только мусульманин, но и родился в Кении и поэтому по конституции не могу занимать пост президента. К сентябрю вопрос о том, насколько нативизм и расизм объясняют подъем Чайной партии, стал главной темой дебатов на кабельных шоу — особенно после того, как бывший президент и пожизненный южанин Джимми Картер высказал мнение, что крайняя ярость, направленная
