сделал, вследствие чего при выбытии из строя действующего оборудования завод не имел возможность из-за отсутствия запчастей использовать полную мощность своего оборудования, что, естественно, отразилось на выполнении заводом производственной программы…»
Л. – секретарь партийной организации завода:
«… Вся практическая деятельность на производстве М. направлена на срыв выполнения производственного плана, что подтверждается неисправностью всего имеющегося оборудования. М. показал, что для выполнения суточной программы в 11–12 тонн дрожжей необходима безотказная работа
5-6 сепараторов, работало же 4 сепаратора, а 2 требовали ремонта. Когда перепроверили, то оказалось, что мощность 4 сепараторов вполне достаточна для выполнения программы 11–12 тонн в сутки. Для того чтобы сорвать это мероприятие, М. в кочегарку работнице Козловой дал распоряжение пар давать на растопку жира в одну атмосферу вместо двух, что, естественно, не обеспечивало нормального ритма работы оборудования…»
В результате вышеизложенного завод в августе и сентябре месяце с.г. не выполнил производственную программу по выработке 350 тонн дрожжей, предназначенных для снабжения пищевых предприятий, продторгов и треста общественного питания.
В августе месяце производственная программа была выполнена на 78 %, а в сентябре месяце – на 70 %. Расследование по делу продолжается.
Начальник УНКВДЛО (Шикторов)
28 октября 1943 г.г. Ленинград» [115].
Ужасный черный день. В трамвае у. меня вытащили бумажник. В нем были все карточки, все документы, вся моя жизнь. Что делать? Что придумать? Как прожить месяц? Как восстанавливать паспорт, военный билет, партийный билет, орденскую книжку и др. документы. Ничего подобного в моей жизни не случалось [А. Е.].
Из воспоминаний Л. С.-Л?
Зловещее слово «война» мы, студенты-выпускники Харьковского технологического техникума Наркомата боеприпасов, услышали около 14 часов в день объявления войны 22 июня 1941 года от директора техникума Велика.
Директор пришел в дипломку, находящуюся в отдаленном здания от учебного корпуса. Вход в здание был разрешен только нам, выпускникам, директору, начальнику спецчасти, преподавателям по специальности. Он объявил, что все могут разойтись, но иногородние не должны уезжать.
Сбор в техникуме был назначен на восемь утра 23 июня. Директор техникума, начальник спецчасти Дмитренко по прозвищу «секретный дед» сообщили, что есть приказ ГУЗа НКБ о досрочной защите дипломов и немедленном выезде на предприятия, определенные при распределении.
День защиты дипломов мне, Зине Третьяковой, Дусе Пугачевой Доре Волькинштейн, распределенным для работы в Ленинграде, был назначен на 25 июня.
После защиты, в тот же день, нам выдали командировочные удостоверения на завод № 52 Главного управления НКБ и сообщили его адрес. Получив командировки, мы сразу поехали за билетами. Билетов в Москву нам не продали. Москва была закрыта. Пришлось купить билет на поезд, следующий через Оршу, не представляя, что творится в Белоруссии.
Добравшись до Орши пассажирским поездом, наш состав дальше не пошел. Мы узнаем, что пассажирские поезда уже не идут ни в одном направлении. Обратились к военному коменданту станции Орша. Посмотрев наши командировочные удостоверения, комендант обещал
1 Л. С.-Л. – мастер участка объединения «Краснознаменец». отправить воинским эшелоном, идущим в сторону Ленинграда. Обещание выполнил. Что мы пережили за сутки в Орше и по пути следования, описать невозможно.
Воинским эшелоном мы добрались до Великих Лук. В этой суматохе и напряженной обстановке потеряли Волькинштейн. Случайно узнав, что в Ленинград будет поезд, прекратили искать и звать Волькинштейн и втиснулись в переполненный состав, в котором стояли почти всю дорогу до Ленинграда.
В город прибыла рано утром 4 июля на Витебский вокзал. Выйдя на привокзальную площадь, увидели что-то серебристое и большое. На наш вопрос «что это?» нам объяснили: аэростатные заграждения от воздушных налетов. Прохожие подсказали, как добраться по адресу, и мы поехали на завод.
Часть завода эвакуировалась в г. Муром, Пугачева решила уехать. Так как незадолго до войны завод разделили на два, меня и Третьякову направили на завод № 522, его продукция соответствовала моей специальности. Нас поселили в семейном общежитии и направили работать мастерами в цех.
7 июля 1941 года я приступила к работе, где начальником цеха был Борис Александрович Васильев. Его смутил мой возраст. На его восклицание: «Что я с этой девочкой буду делать?» я уверенно ответила— работать. И, действительно, мы сработались.
В свободное время я ездила знакомиться с городом, в который попала впервые. Была в кинотеатре «Титан», слушала оперу, какой-то театр ее ставил в помещении Пушкинского. Увы, некоторые поездки оказались неудачные. На город в это время были налеты.
Вскоре после начала нашей работы на завод пришли выпускники Ленинградского технологического института. Я со многими познакомилась и общалась. Со дня блокады города я сразу повзрослела. Стала больше общаться с подчиненными. Я не только была их начальником, они стали для меня своими. В моем подчинении в основном работали женщины. Они были старше меня. Я прислушивалась к их мнению. Мне в октябре 1941-го исполнилось 20 лет. Зная, что в городе у меня никого, они относились ко мне по-матерински.
Когда началась эвакуация, некоторые из работников завода собрались уезжать. Я хотела уехать в надежде узнать что-то о родителях. Письма перестали приходить. В октябре 1941 года Харьков оккупировали, что творят гитлеровцы с еврейскими семьями, да еще с теми, у кого есть военнослужащие, было известно. Мы жили в окрестностях Харькова в поселке, и многие знали, что брат должен был заканчивать в июле военное училище.
Без расчета ехать побоялись. И вот я впервые разговариваю с директором завода Иваном Ивановичем Николаевым. Стараюсь как можно убедительнее объяснить свои намерения. Директор очень внимательно выслушал мои аргументы, но в ответ сказал, что расчета он не подпишет, не время уезжать. Я вернулась на участок, где работала раньше.
Все работающие трудились с большой ответственностью. С питанием становилось все хуже и хуже. Все мы выглядели старухами. Мне стало трудно ходить с рабочего поселка, куда переселили меня и Третьякову.
Я выкупала на Ржевке в булочной хлеб до работы и, пока доходила до завода, большую часть, щипая и собирая в руки крошки, съедала.
В начале февраля 1942 года меня постигло первое горе. Чей-то неблаговидный поступок обрекал меня на смерть. Но по сей день я надеюсь, что это было сделано ради спасения очень близкого человека.
Вернувшись из столовой, я на своем рабочем столе положила муфту, где лежали карточки. Меня куда-то по работе срочно вызвали, и я ее не взяла. Вернувшись, обнаружила, что карточки исчезли.
Кроме работающих в моей смене, меня некому было поддержать, все старались мне помочь. Если бы не мои женщины, Настенька Козлова, работавшая на складе, и мое обитание на заводе, я бы не выжила.
Кто-то
