в Париже, где свел знакомство с А.М. Ремизовым, ставшим его первым литературным наставником. После войны Пантелеймонов тесно сближается с Буниным и Тэффи, которые высоко ценили литературный талант новичка, но еще более его человеческие достоинства.
Шуткой поговорили и о гонораре. – Для альманаха “Русский сборник” (Русский сборник. Кн. 1. Париж: Издательство “Подорожник”, 1946), к участию в котором Пантелеймонов приглашал Бунина, тот дал свой рассказ “Зойка и Валерия”.
С. 490. – Послушайте, да это что же у вас там делают? – В первом варианте текста Пантелеймонов пытается передать особенности речи Бунина, рассерженное растягивание им гласных: “Па-аслушайте, да э-это что же у вас там делают?”
С. 493. – Пожалуй, Иван Алексеевич, на миллион потянет… – В рукописи Пантелеймонов ошибочно назвал здесь Бунина “Иваном Александровичем”. Описка осталась не исправленной автором.
Дмитрий Николаев, Елена Трубилова
Бунин И.А. Весной, в Иудее. Роза Иерихона. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953. С. 8–9.
Бунин И.А. Публицистика 1918–1953 годов / под общ. ред. О.Н. Михайлова, вступ. ст. О.Н. Михайлова, коммент. С.Н. Морозова, Д.Д. Николаева, Е.М. Трубиловой. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 1998.
Адамович Г. Бунин. Воспоминания // Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / сост., предисл. и коммент. В. Крейда. М.: Республика, 1994. С. 14.
Бунин И.А. Публицистика 1918–1953 годов. С. 65.
Адамович Г. Бунин. Воспоминания. С. 16.
Цит. по: Берберова Н. Курсив мой. New York: Russica Publishers Inc., 1983. С. 293.
Зайцев Б. Памяти Ивана и Веры Буниных // Дальние берега. С. 27.
Так Вера Николаевна называла Ивана Алексеевича.
Седых А. Далекие, близкие. Нью-Йорк: издание “Нового русского слова”, 1962. С. 229–230.
Бунин И.А., Бунина В.Н. Запись от 21 декабря 1925 г. // Устами Буниных. Дневники / сост. М. Грин. М.: Посев, 2005. Т. 2. С. 124.
Кузнецова Г. Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад / сост., подгот. текста, предисл. и коммент. А.К. Бабореко. С. 97–98. Запись от 12 января 1929 г.
“Долой войну!” (фр.)
– Господи, помилуй нас!
– Иисус Христос, помилуй нас! (фр.)
Прошения молитвенные к Божьей Матери Заступнице (фр.).
– Отче небесный, сущий Боже, услыши нас… Господин министр, слушайте меня (фр.).
– Дух Святой, сущий Бог, помилуй нас!
– Пресвятая Мария, пречистая в зачатии Твоем, моли о нас! (фр.)
– Пресвятая Мария, Архангелом Гавриилом приветствуемая, моли о нас!
– Пресвятая Мария, вознесением прославленная, моли о нас! (фр.)
– Благодатная Владычице, моли о нас!
– Божья Матерь Заступница, Царица и Покровительница Марселя, моли о нас! (фр.)
– Это очень хорошо!
– О! Да… наша колыбель и наша могила… (фр.)
Гг. лауреаты приглашаются прибыть в Концертный зал для получения Нобелевских премий 10 декабря 1933 г., не позднее 4 ч. 50 м. дня. Его Величество, в сопровождении королевского Дома и всего Двора, пожалует в зал, дабы присутствовать на торжестве и лично вручить каждому из них надлежащую премию, ровно в 5 ч., после чего двери зала будут закрыты и начнется само торжество.
– Иван Алексеевич Бунин, благоволите сойти в зал и принять из рук Его Величества литературную Нобелевскую премию 1933 года, присужденную вам Шведской Академией.
– Государь, я прошу Ваше Величество соблаговолить принять выражение моей глубокой и почтительной благодарности.
– Ваше Высочество, милостивые Государыни, милостивые Государи.
9 ноября, в далекой дали, в старинном провансальском городе, в бедном деревенском доме, телефон известил меня о решении Шведской Академии. Я был бы неискренен, ежели б сказал, как говорят в подобных случаях, что это было наиболее сильное впечатление во всей моей жизни. Справедливо сказал великий философ, что чувства радости, даже самые резкие, почти ничего не значат по сравнению с таковыми же чувствами печали. Ничуть не желая омрачать этот праздник, о коем я навсегда сохраню неизгладимое воспоминание, я все-таки позволю себе сказать, что скорби, испытанные мною за последние пятнадцать лет, далеко превышали мои радости. И не личными были эти скорби, – совсем нет! Однако, твердо могу сказать я и то, что из всех радостей моей писательской жизни это маленькое чудо современной техники, этот звонок телефона из Стокгольма в Грасс, дал мне, как писателю, наиболее полное удовлетворение. Литературная премия, учрежденная вашим великим соотечественником Альфредом Нобелем, есть высшее увенчание писательского труда! Честолюбие свойственно почти каждому человеку и каждому автору, и я был крайне горд получить эту награду со стороны судей столь компетентных и беспристрастных. Но думал ли я 9 ноября только о себе самом? Нет, это было бы слишком эгоистично. Горячо пережив волнение от потока первых поздравлений и телеграмм, я в тишине и одиночестве ночи думал о глубоком значении поступка Шведской Академии. Впервые со времени учреждения Нобелевской премии вы присудили ее изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню признательность. Господа члены Академии, позвольте мне, оставив в стороне меня лично и мои произведения, сказать вам, сколь прекрасен ваш жест сам по себе. В мире должны существовать области полнейшей независимости. Вне сомнения, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизацией. Для писателя эта свобода необходима особенно, – она для него догмат, аксиома. Ваш же жест, господа члены Академии, еще раз доказал, что любовь к свободе есть настоящий национальный культ Швеции.
И еще несколько слов – для окончания этой небольшой речи. Я не с нынешнего дня высоко ценю ваш Королевский Дом, вашу страну, ваш народ, вашу литературу. Любовь к искусствам и к литературе всегда была традицией для шведского Королевского Дома, равно как и для всей благородной нации вашей. Основанная славным воином, шведская династия есть одна из самых
