«Все, кто знал Николая Николаевича Евреинова, согласятся со мной, что для него самый подходящий эпитет – „блистательный“. Это был человек разнообразных и ярких талантов. Приходя в гости, он охотно брал на себя роль развлекателя. Для этой роли он был вооружен превосходно: фокусы, куплеты, каламбуры, анекдоты, шарады, музыкальные трюки так и сыпались из него без конца. Он всегда чувствовал себя на эстраде.
…Образование у него было тоже блистательное: он знал два или три языка, окончил с медалью Училище правоведения, одновременно учился в Консерватории по классу композиции у Римского-Корсакова. Перечень написанных им комедий, водевилей, гротесков, исторических трактатов, научных исследований чрезвычайно обширен и поражает своей пестротой.
Определить специальность Евреинова не так-то легко: и драматург, и историк, и композитор, и теоретик искусства. И кроме того, режиссер в Театре Комиссаржевской, в „Кривом зеркале“ и др. В каждой его постановке явственно чувствуется его эксцентрический и мажорный талант» (К. Чуковский. Чукоккала).
«Евреинов был разносторонне одаренным человеком. Он окончил училище правоведения и мог бы быть крупным адвокатом, но страсть к музыке и искусству заставила его поступить в Петербургскую консерваторию, где он стал любимым учеником Римского-Корсакова и Глазунова. Он был неплохим художником и сам писал декорации. Любопытная книга Евреинова „Оригинал о портретистах“ содержит художественную критику его портретов, созданных художниками разных направлений: И. Е. Репиным, М. В. Добужинским, Н. И. Кульбиным, Давидом Бурлюком, Вл. Маяковским и другими.
Как-то Евреинов сказал мне, что его любимый герой – Арлекин и он хотел бы всю жизнь быть Арлекином. В книге „Театр как таковой“ помещен красочный портрет автора в пестром костюме Арлекина с ярко накрашенными губами и размалеванным лицом. „К черту полутона и скромный вид проповедника“, – объявляет он и прикладывает рупор к губам, чтобы кричать громче и слышнее. Арлекин для Евреинова – высшее воплощение театральности, дерзкое провозглашение принципа театрализации жизни.
Надо отдать справедливость Евреинову, он действительно был „шармером“, он умел очаровывать собеседника.
…В дореволюционные годы и после революции мне время от времени приходилось встречаться с Евреиновым, и никогда я не мог освободиться от противоречивых чувств, боровшихся во мне. Беседовать и спорить с ним было всегда интересно, но часто возникала досада до поводу того, что этот одаренный деятель театра разменивается на пустяки, на броские парадоксы и пестрые безделушки, по существу ни во что не верит и не знает никаких положительных идеалов» (А. Дейч. Голос памяти).
«Евреинов, тогда тридцатилетний, был бесспорно гениальным режиссером, – но, по-моему, режиссером интимного действия. Он выглядел как олицетворенное самомнение, маленький, злой, желчный; его голос, похожий на хриплое карканье, до сих пор засел в моих ушах» (И. фон Гюнтер. Под восточным ветром).
«В Евреинове было много живости и блеска – последнего в особенности. Он умел, что называется, „наводить лак“, придавать чужим мыслям острую форму и иногда весело смеяться…
С течением времени у него, к прискорбию, стали обнаруживаться черты чванства, высокомерия, и притом в такой мере, что заставляли думать о каком-то нарушении внутренней координации. В одной из бесчисленных его книжек излагается, в роде диалога Платона, беседа Евреинова с Христом, Буддой, Шопенгауэром и еще кем-то. Христос сказал этак, Будда – так, а Евреинов – вот как. Эта мания очень резко проявилась при последней попытке сотрудничества с ним. Он явно сгорал на огне алтаря, который воздвигнул своей персоне» (А. Кугель. Листья с дерева).
ЕГОРОВ Владимир Евгеньевич
7(19).3.1878 – 8.10.1960
Художник театра и кино. Оформлял спектакли Московского художественного театра («Жизнь Человека» Л. Андреева, «Синяя птица» М. Метерлинка и др.), Оперного театра Зимина. В кино с 1915. Работал с режиссерами Я. Протазановым, В. Гардиным и др. Декорации к фильмам «Царь Иван Васильевич Грозный» (реж. А. Иванов-Гай, в гл. роли Ф. Шаляпин, 1915), «Барышня и хулиган» (реж. Е. Славинский, в гл. роли В. Маяковский, 1918) и мн. др.
«Владимир Евгеньевич Егоров – безусловно, самый выдающийся художник в кино как в дореволюционное время, так и в советское.
Егоров умел из двух-трех деталей создать в павильоне декорацию парохода. Отдушник, часть трубы, еще пара предметов, черный бархат как фон и отблеск света на воде в обыкновенном тазу давали полное ощущение парохода в море. Егоров создавал иллюзию помещений огромных масштабов, используя детали колонн, картин, прикрытых тяжелыми складками портьер, балдахинов и т. п. Однако снимать егоровские декорации можно было, как правило, только с одной точки – незначительная перестановка съемочного аппарата открывала в декорации „кишки“, неоформленные края стенок. Это был их недостаток» (Л. Кулешов, А. Хохлова. 50 лет в кино).
«Егоров принес в кинематографию настоящее декоративное искусство, блистающее и до сего дня в неисчислимом количестве фильмов и не сравнимое ни с чьим творчеством по количеству и по широкому размаху неиссякаемой выдумки…
В. Е. Егоров впервые ввел графический метод в декорационное оформление.
Для заданной сценарием декорации он находил всегда ее синтетически-смысловое графическое выражение. Подробности устранялись, и „ценное“ обозначалось так четко, что глаз не разглядывал, а видел, как на хорошем плакате.
В кабинете министра Егоров никогда не нагородит, как Сабинский, двенадцати стульев, двух шкафов, трех диванов и не повесит на стены десятки картин и фотографий. Нет, громадный стол с креслом соответствующих размеров, одна картина и нужные вещи на столе определят место действия. Спальню он разрешит гиперболической, в несколько метров, кроватью, гостиную – световыми транспарантами и роялем с поднятой крышкой, с изысканным узором пюпитра, просвечивающим на фоне стены, завод – колоссальным колесом с приводными ремнями, рядами длинных окон и системой маленьких вертящихся кругов в глубине.
Да разве можно рассказать о декорациях Егорова! Надо их видеть, надо удивляться изобретательности художника, рассматривая его эскизы.
Для каждой новой постановки он представлял режиссеру десятки своих „соображений“. Глаза разбегались при выборе! Художник пошел войной на трафаретные письменные приборы на столах, приевшиеся карточки или открытки на обоях стен, наскучившие китайские вазы в гостиных и будуарчиках, примелькавшиеся чучела птиц в столовых, надоевшие ружья на коврах над кушетками.
