Через всю жизнь пронес Л. В. Успенский благодарную память о своих учителях, пользовался любым случаем рассказать о них, сослаться на их опыт. Пожалуй, чаще других он называл Льва Владимировича Щербу, — не его ли знаменитая лекция, которую профессор начал с анализа вымышленной фразы о «глокой куздре», стала первой завязью «Слова о словах» (кстати, одна из начальных глав этой книги, напечатанная в 1936 году в «Пионере», так и называлась — «Глокая куздра»).
Л. В. Успенский щедро делился богатыми познаниями — и в книгах, и в публичных выступлениях, он был великолепным рассказчиком, свободно собеседующим с любой аудиторией. Его всесторонняя образованность никогда не подавляла людей, общавшихся с писателем: настоящий интеллигент, он обладал демократизмом, тактом и уважением к своим читателям, слушателям, многочисленным адресатам (почта Л. В. Успенского насчитывает тысячи писем).
Вероятно, и об этих сторонах личности Л. В. Успенского размышлял человек одного с ним поколения, известный советский поэт Павел Григорьевич Антокольский, когда говорил, что Лев Васильевич — «очень редкий сейчас тип писателя и деятеля», поясняя:
«Дело не в труде его, не в трудоспособности, не в объеме сделанного, но в нравственном облике и нравственном поведении».
Облик Л. В. Успенского, писателя и деятеля, просто человека, с наилучшей стороны раскрывается в его письмах. Они составляют особый раздел однотомника. Их нельзя было не включить в эту книгу, выходящую, когда автора уже нет среди нас и когда хочется как можно полнее, правдивее воссоздать его образ, показать разные грани его личности. Переписка занимала в жизни Л. В. Успенского очень большое место. Сложенные вместе, ответы писателя его адресатам по количеству страниц равняются нескольким объемистым томам, дополняют хорошо известные книги Л. В. Успенского — и лингвистические, и «Записки старого петербуржца». Иногда Лев Васильевич сетовал: сколько успел бы написать, сколько замыслов осуществить, если бы не письма! Сетовал, но продолжал аккуратнейше отвечать, не разрешая себе проволочек. Лишь во время болезни письма скопились, но, едва оправившись от инфаркта, педантично определив хронологию пришедшей почты, писатель постепенно ответил всем, кто к нему обращался. В нашем однотомнике приводятся письма последних лет жизни Л. В. Успенского, совсем малая часть его эпистолярного наследия, однако в ней, как в капле воды, отразились черты личности писателя — его обязательность, вежливость, уважение к чужому мнению, желание дать наиболее исчерпывающий ответ на вопрос. Л. В. Успенский не заискивал перед адресатами: должным образом реагировал на чью-то бесцеремонность, чванство (было и такое). Но подавляющее большинство писем давало писателю силы, новые импульсы для работы.
Читая этот раздел однотомника, думаешь о культуре эпистолярного общения, ныне почти утраченной. Л. В. Успенский — среди тех писателей, которые напоминают нам об этой культуре — не роскоши, а насущной необходимости в духовной жизни общества.
В нашей литературе Л. В. Успенский — это пример писателя-труженика. Отвечая на анкету журнала «Вопросы литературы», он заметил однажды, что его работа почти никогда не строится на «творческих озарениях». В ней были, конечно, свои озарения, но чаще, как правило, она подчинялась обдуманному плану, это диктовалось спецификой занятий Л. В. Успенского, его интересов писателя-ученого, писателя-просветителя.
С годами поле деятельности Л. В. Успенского становилось все шире. Он обратился к публицистике. Область тревоги писателя — духовный мир современного человека, уровень его культуры, состояние книготорговли и библиотечного дела, отношение к наследию прошлого. Это все темы актуальных, острых статей Л. В. Успенского, рассыпанных по страницам журналов и газет. А цикл радиопередач «Мир и мы»! Адресованные детям размышления вслух о проблемах морали, о взаимоотношениях человека с природой, беседы, исполненные лиризма, тончайших наблюдений, с удовольствием и пользой для себя слушали и взрослые. Тексты этих радиопередач, по всей вероятности, основа книги, задуманной писателем.
Современник и участник многих замечательных событий нашего века, Л. В. Успенский все чаще доверял читателю воспоминания о прошлом. Были подготовлены к изданию дополненные новыми главами «Записки старого петербуржца». Одновременно шла работа над книгой с условным названием «А мне — глаз вон» и над книгой рассказов «Записки старого скобаря». Словечко это Лев Васильевич всегда произносил с удовольствием и сам называл себя скобарем. Рассказы из этого цикла вошли в настоящую книгу. За живыми узорчатыми зарисовками быта, нравов, характеров Псковщины 1917–1923 годов встают неповторимые, невыдуманные картины времени. Такой помнил и любил Псковщину писатель, живший подолгу в детстве и юности в небольшом псковском имении Костюриных (девичья фамилия матери), а позднее работавший в тех местах землемером. В этих рассказах, как говорил сам писатель, беллетристика сливается с занимательной лингвистикой. И он очень гордился знанием своеобразного псковского — «скобского» — говора.
Но еще не все псковские новеллы (одна из последних работ Льва Успенского) увидели свет. На письменном столе Льва Васильевича остались страницы неопубликованной прозы — густая машинопись, тщательно испещренная авторской правкой. Здесь же — натруженная, служившая писателю верой и правдой многие годы пишущая машинка «Континенталь»…
Окно кабинета выходит на Неву. За окном — набережная Красного Флота, мост Лейтенанта Шмидта, здание Академии художеств на противоположном берегу, дорогой, постоянно вдохновлявший писателя Ленинград. Вспоминаются строки из письма ко мне воронежского поэта Алексея Прасолова. Испытывавший великое почтение к нашему городу, к его культуре, поэт высказал мысль, что прекрасные книги Л. В. Успенского о языке должны были родиться именно в Ленинграде:
«…не случайно там, на севере, в том же городе, билось другое благороднейшее сердце, в трагическую минуту сказавшее: „Но мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!“ В Петербурге сошлись все речевые потоки России — чистый народный язык северных россов, выкристаллизованный Пушкиным, роскошь южнорусского — многоцветного, певучего, раздольного, пророчески звучного — того, что у Гоголя, и срединного — по-орловски хлесткого, по-пензенски звонкого — и бог весть еще каких только там не сошлось!..»
Гореть и гореть свету в окне кабинета, выходящего на Неву. Ведь это самый верный, самый добрый и гуманный свет — свет знаний, которые всю жизнь нес людям, продолжает нести и теперь своими книгами неутомимый пропагандист науки, писатель-просветитель, старый петербуржец — ленинградец Лев Васильевич Успенский.
