Наверное, судьбе было угодно, чтобы наш путь домой был полон контрастов, ибо на следующий день сияло солнце и погода была тиха и ласкова. Но, несмотря на хорошую погоду, собаки, обессиленные предыдущими переходами, с трудом тащили нарты. Они шли шагом, и совершенно невозможно было заставить их перейти на бег, несмотря на незначительную загрузку нарт. Хэнсон и эскимосы тоже явно выдохлись, поэтому мне показалось разумным внести коррективы в наш план и сделать одинарный переход вместо обычного двойного.
Хорошенько выспавшись, мы снова отправились в путь, намереваясь преодолеть расстояние двух переходов на север, но тут стало сказываться действие ветра. Еще до того, как мы разбили лагерь, лед начал трескаться и недовольно скрипеть вокруг наших иглу. После того как мы вышли из лагеря, путь нам преградила только что открывшаяся полынья, и мы вынуждены были переправляться через нее на небольшой льдине, как на пароме.
Между этим и следующим лагерем на 85°48' северной широты мы обнаружили три иглу, в которых останавливались Марвин и Бартлетт, когда их задержала широкая полынья, которая теперь была покрыта льдом. По конструкции и характеру исполнения мои эскимосы сразу определили, что эти иглу строили люди из партий Марвина и Бартлетта. Эскимосы почти всегда могут сказать, кто строил ледяное жилище; и хотя при постройке иглу придерживаются общих принципов, индивидуальные особенности исполнения легко распознают этими детьми Севера.
Во время первого перехода того дня мы обнаружили, что след сильно пострадал, а лед под давлением ветра изломан в разных направлениях, поэтому мы решили поторопиться, заставляя собак перепрыгивали с одного обломка льда на другой. Во время второго перехода мы увидели свежий след медведя, наверное, того же самого, что наследил, когда мы шли на север. По пути на каждом шагу попадались трещины и узкие полыньи, но их удалось перейти без существенных задержек. Встретилась нам полынья с милю шириной, которая образовалась после того, как мы ушли к полюсу, и затянувший ее молодой лед теперь начинал вскрываться.
Мы могли проскочить, а могли потерпеть неудачу. Однако теперь у нас было существенное преимущество: нарты были гораздо легче, чем по пути на север, и мы могли попытаться перебросить их через тонкий лед так быстро, чтобы они, не задерживаясь на поверхности, только скользнули по ней. Во всяком случае, сложившаяся ситуация не показалась никому из нас необычной, никто не вздрогнул и ни у кого не участился пульс. Все было в порядке вещей, то, что мы делали, было частью нашей ежедневной работы.
Уходя из лагеря, где останавливались на обед, мы обратили внимание на внезапно образовавшиеся на юге литые черные грозные тучи, которые сулили разразиться бурей, но ветер улегся, и мы в тихую погоду при ярком солнечном свете после 18-часового перехода прибыли в следующий лагерь, где Марвин, делая замер в 700 саженей, потерял проволоку и ледорубы. Здесь мы находились приблизительно в 146 милях от суши.
Спускаясь от вершины холма Северного полюса, мы были в хорошей форме, и следующий сдвоенный переход, пришедшийся на 16–17 апреля, привел нас в одиннадцатый лагерь, к отметке 85°8' северной широты, что в 121 миле от мыса Колумбия. Во время этого перехода мы пересекли семь полыней и шли по следу, который не единожды прерывался. Все это удлинило наш путь и затянуло этот переход до 18 часов.
Суббота, 18 апреля, застала нас все еще спешащими по следу, проложенному Марвином и Бартлеттом. Они потеряли тогда основной след, но для нас это не имело большого значения, разве что сказалось на времени перехода. Идя по основному следу, мы могли бы делать более длительные переходы, так как вместо того чтобы строить для себя новые иглу, мы могли бы использовать для ночевки иглу, построенные по пути к полюсу. Это был еще один 18-часовой переход; начало его было спокойным и теплым, но что касается меня лично, то финиш был крайне неудачным. В течение дня моя одежда стала влажной от пота. Кроме того, наши длительные переходы и кратковременные перерывы на сон сбили нас с ежедневного ритма, вернув к дневным переходам, когда солнце светит в лицо и прямые солнечные лучи в сочетании с юго-западным ветром привели мою кожу в такое состояние, что лицо горело и сводило судорогой.
Испытывая ужасные мучения, я утешался лишь мыслью о том, что мы были уже менее, чем в сотне миль от земли. Я старался забыть о страданиях плоти, глядя на облака над землей, которые уже были видны из лагеря. Принять их за что-либо другое никак невозможно: они висят над сушей постоянно, а образуются при конденсации влаги земли в верхних слоях атмосферы. Мы знали, что, может быть, уже завтра мы сможем увидеть и самое землю. Кроме всего прочего, собаки снова выбились из сил. Три из них полностью выработались. Мы выдали собакам дополнительный паек и решили задержаться на этой стоянке, с одной стороны, из-за собак, а с другой – чтобы снова вернуться к ночным переходам, когда солнце светит в спину.
На следующем переходе в ночь с субботы на воскресенье, с 18-го на 19-е апреля, погода оставалась благоприятной, и мы продолжали идти, укладываясь в намеченный мною график. Более длительный сон предыдущей ночью помог восстановиться и нам, и собакам, и около часа дня мы с новыми силами вновь отправились в путь. В четверть третьего мы миновали иглу Бартлетта на северной стороне огромной полыньи, образовавшейся после нашего ухода на север. Переход через эту полынью занял чуть больше двух часов.
Около одиннадцати часов вечера нам удалось снова отыскать основной след, который проложила во время первых переходов еще партия первопроходцев во главе с Хэнсоном. Когда я, шагая впереди саней, обнаружил его и просигнализировал об этом своим спутникам, они чуть с ума не сошли от радости. Территория, по которой мы только что прошли, была в прошлое полнолуние открытым морем, и достаточно было хорошего ветра любого направления, кроме северного, чтобы она стала им снова; северный же ветер мог привести к образованию торосов, и поверхность полыньи стала бы напоминать хаотически торчащие в разных направлениях осколки стекла.
Читателю может показаться удивительным, что мы могли опознавать следы нашего передвижения на север на этих однообразных ледяных просторах, да еще отыскивали их на обратном пути. Но, как я уже говорил, мои эскимосы узнают, кто построил и даже, кто жил в иглу, руководствуясь тем же инстинктом, благодаря которому перелетные птицы узнают свои старые прошлогодние гнезда; и я так долго путешествовал по просторам Арктики и так долго жил вместе с этими детьми природы, наделенными необычайно тонким чувством местности, что у меня это чувство развилось почти так же хорошо, как и у них.
