В сюжете одного из рассказов того же периода, названного им «Элеонора», прослеживается любопытная связь с его собственной жизнью. Рассказчик Пиррос взял в жены свою пятнадцатилетнюю кузину: «Жили мы совсем одни, не зная ничего о внешнем мире, — я, моя кузина и мать ее».[20] Это, естественно, является отражением семейных обстоятельств самого По, однако событиям сюжета автор придает фатальный характер. Молодая жена умирает от чахотки, а перед смертью берет с Пирроса клятву, что он никогда не полюбит другую женщину. Увы, тот оказывается лжецом. Остальное, а также неуклюжий «счастливый конец истории» не так важны для нас, как различимая параллель: через несколько месяцев после того, как По написал «Элеонору», Вирджиния стала жертвой первых приступов чахотки.
Глава седьмая
Человек, который никогда не смеялся
В середине января 1842 года Вирджиния По пела, аккомпанируя себе на пианино, что было ее любимым занятием, и вдруг стала кашлять кровью. По предположил, что у нее разорвался сосуд, однако, скорее всего, виноваты были слабые легкие.
После этого кровохарканья ей требовалась особая забота, однако обстоятельства не способствовали идеальному уходу за больной. Один из соседей свидетельствует, что больная была вынуждена лежать на узкой кровати в крошечной спальне с очень низким потолком, которого почти касалась головой, — она страдала от нехватки воздуха. Но никто не осмеливался заговорить о неподходящих для больной условиях с По, который стал «в высшей степени нервным и раздражительным», «вспыхивал как порох, мгновенно», по замечанию одного из современников. Грэхем вспоминал, что По не отходил от кровати своей жены, отзываясь на малейшее ее движение или кашель «с содроганием, от которого холодело сердце». Тем не менее он никому не позволял и слова молвить о смертельной угрозе — «любое упоминание об этом приводило его в бешенство».
И все же По постоянно размышлял о смерти. В рассказе «Жизнь в смерти»[21] художник хочет запечатлеть свою юную невесту, однако во время сеансов в башенке, где находится его студия, девушка начинает томиться, чахнуть и умирает. Создавая портрет любимой, художник убивает ее. В это же время По пишет «Маску Красной Смерти», историю смертельной эпидемии, в которой «кровь была… гербом и печатью — жуткий багрянец крови».[22] А также рассказ «Тайна Мари Роже», в котором юную девушку убивает один или несколько неизвестных. «Сердце-обличитель» — это кошмарная история, рассказанная маньяком. Леденящее кровь повествование заканчивается криком ужаса: «… вот здесь, здесь!.. это стучит его мерзкое сердце!»[23] В том же году По создал «Линор», панегирик юной женщине и плач по ней:
Обряд творите похорон, запойте гимн святой,
Печальный гимн былых времен о жертве молодой,
О той, что дважды умерла, скончавшись молодой![24]
В отчаянии По часами бродил по улицам, пока миссис Клемм в панике не бросалась на его поиски. И тогда же он опять начал пить. В периоды неотвратимых бед и несчастий для него это был естественный выход. Никакие земные силы не могли его остановить. По писал о Вирджинии, что «с каждым приступом болезни я любил ее все сильнее и все отчаяннее дорожил ее жизнью». И потом: «После долгого периода жуткого здравомыслия на меня словно нападало безумие. И тогда, погружаясь в беспамятство, я пил — один Бог знает, как часто это было и как много я пил». По связывал тягу к спиртному с безумием, однако, скорее всего, временное безумие бывало результатом опьянения. У него была необычайно тонкая нервная конституция, и любой удар по ней был чреват опасными последствиями.
Весной 1842 года По ушел из журнала на том очевидном основании, что ему противен «его жеманный характер… Я говорю о всех этих жалких рассуждениях о модах, музыке и любовных историях». Однако настоящие причины были глубже. По опять стал «нерегулярно» выполнять свои редакторские обязанности. Он жестоко разругался с коллегой, скорее всего будучи пьяным. А потом, когда после довольно долгого отсутствия он вернулся в контору, на его месте уже сидел другой человек. Ему ничего не оставалось, как уйти. По доброй воле По не отказался бы от ежегодного дохода в восемьсот долларов.
Одному из адресатов По написал, что в любом случае «состояние моего ума» отвергает «любые умственные усилия». Болезнь жены, собственные нездоровье и нищета «довели меня почти до безумия. Моя единственная надежда — „Закон о банкротстве“… борьба за выживание совершенно уничтожила меня». В последних строчках этого письма сказано, что «миссис По опять серьезно больна, у нее кровохарканье. Надеяться — чистое безумие». Казалось, жизнь сжимает его словно тисками, а впереди одна чернота. Именно в это время он написал «Колодец и маятник». Несмотря ни на что, он все же надеялся. Надеялся получить место чиновника на таможне в Филадельфии, и вновь с помощью Томаса. Он надеялся вернуться к замыслам собственного журнала «Пен мэгэзин».
Некий произошедший в начале лета 1842 года любопытный случай заставляет совсем по-другому взглянуть на все его «высокие мечты». Он решил поехать в Нью-Йорк, чтобы подыскать журналистскую работу и обсудить с издателями новую книгу своих рассказов. Однако он напился. И тогда ему взбрело в голову навестить старую подругу, или «возлюбленную», с которой он был близок в Балтиморе одиннадцать лет назад. Мэри Деверо, или «балтиморская Мэри», как он называл ее в память о более счастливых временах, звалась теперь «миссис Дженнингс». Он забыл ее адрес в Джерси-сити и провел много часов, вновь и вновь пересекая реку Гудзон на пароме, приставая с расспросами к незнакомым людям в попытках выведать ее адрес. Каким-то чудом ему удалось раздобыть его. Он убежал от больной жены к молодой женщине, с которой был когда-то неофициально помолвлен. Он искал покоя и награды, возвращаясь к былому.
Его неожиданное появление в доме Мэри вызвало там некоторый переполох, а впоследствии Мэри вспоминала, как быстро они поняли, что «он не в себе и не был дома уже несколько дней». Другими словами, По был пьян, грязен и всклокочен. Он обрушился на хозяйку с упреками за то, что та вышла замуж, уверяя, что на самом деле она любит его одного. Странное поведение для человека, жена которого смертельно больна. Он попросил Мэри спеть и сыграть на рояле, а тем временем «его речь становилась все более возбужденной». Потом По принялся жевать редиску, причем так яростно, что кусочки так и летели по комнате. Выпив чашку чая, он удалился.
Несколькими днями позже Мария Клемм, отчаявшись найти «дорогого Эдди», приехала к Мэри. Согласно записям Мэри, «ею были предприняты поиски, в результате которых По отыскался в лесу недалеко от Джерси-сити, где он бродил в совершенном безумии». Не исключено, что кое-что тут придумано, но в целом история вполне правдоподобна. Попробуйте придумать такую деталь, как редиска.
В другой раз, будучи в Нью-Йорке, По также пал жертвой пагубной привычки. Позднее он написал покаянное письмо тамошнему другу, умоляя его проявить «доброту и снисходительность» в понимании его поведения в Нью-Йорке. «Вероятно, у тебя сложилось странное представление обо мне — но правда заключается в том, что Уоллес [поэт] все настаивал на том, чтобы я пил, подливая и подливая мне джулеп, и я понятия не имею, что говорил и делал».
По обыкновению, По перекладывает вину за свое пьянство на кого-то другого. Возможно, только такое разумное объяснение он и мог этому дать.
Весь следующий год Филадельфия гудела слухами и сплетнями о пьянстве По. Ламберт Уилмер, его балтиморский приятель, сказал их общему другу, что По «катится в пропасть деградации моральной, физической и умственной». Что же до самого По, то он был в таких стесненных обстоятельствах, что предложил свой последний рассказ «Тайна Мари Роже» за невысокую цену сразу двум изданиям, бостонскому «Ноушн» и «Балтимор сэтердей визитер». Потеря регулярного заработка стала катастрофой для семьи Эдгара По. Пришлось переехать в дом поменьше на окраине Филадельфии, где Фредерик Томас и посетил По осенью 1842 года. Он обратил внимание на то, что «все помещение несло на себе отпечаток безденежья», более того, он заметил, что «на стол собрали не сразу и, видимо, не без затруднений». Мария Клемм и Вирджиния попросили Томаса о какой-нибудь постоянной работе для «Эдди», однако «я почти сразу и с великим сожалением понял, что он вновь злоупотребляет спиртным». Томас и По договорились встретиться на следующий день, но По не явился; он написал письмо с извинениями — мол, заболел. Обычная отговорка.
По все еще активно искал место чиновника филадельфийской таможни. Он верил, что должность ему обеспечена, но, как часто бывало в его жизни, мечты тешили его, пока «не разбивались вдребезги». Эту фразу он употребил в письме к Томасу, где детально описал наглость и высокомерие мелкого чиновника, которому имел глупость довериться. Вечно судьба срывала его планы. При этом нельзя сказать, что административная работа, какой бы она ни была, хоть в малейшей степени привлекала и интересовала его. К американским политикам он испытывал теперь лишь отвращение, поэтому и задался однажды вопросом: «Разве не факт, что дух американской демократии порождает скорее таланты, нежели гении?» По был защитником рабства и верил в то, что сам называл «кастовым обществом». А вот в прогресс он не верил и в демократию тоже, поэтому и не мог вписаться в американскую жизнь — во всяком случае, в жизнь Северных штатов.
