А что сам По? Другая соседка, Лидия Гарт Гэррингтон, юная женщина, проживавшая на той же улице, вспоминала, что «он носил испанский плащ». Она же отмечала, что «всегда поражалась его печальному, задумчивому виду… Он, его жена и миссис Клемм держались наособицу и пользовались репутацией скрытных людей — мы относили это за счет их бедности и его великой жажды успеха». Еще мисс Гэррингтон добавляла, что «только после публикации „Ворона“… мы узнали его как писателя». Наверное, ей было бы интересно узнать, что прославившее его стихотворение По начал сочинять еще до Спринг-Гарден. Работа шла не быстро, и сам По говорил, что рождение этого стихотворения потребовало такого количества расчетов и правок, «которые утомили бы Мильтона и Софокла, вместе взятых». Сначала он хотел, чтобы птицей был филин, но потом изменил свое намерение. И здесь, в Филадельфии, вылупился ворон.
Здесь же из-под его пера вышел приключенческо-детективный рассказ «Золотой жук», получивший приз в сто долларов от «Доллар ньюспейпер». В рассказе говорится о сокровище, спрятанном вблизи острова Сэлливана, где По проходил военную службу пятнадцать лет тому назад. Субтропические берега, покрытые «частой зарослью душистого мирта, столь высоко ценимого английскими садоводами… образуют сплошную чащу, наполняющую воздух тяжким благоуханием…»,[25] явились подходящим антуражем для сказки о невидимых чернилах, криптографии, таинственных шифрах и секретных инструкциях. Наверное, для современной аудитории «Золотой жук» не представляет особого интереса, однако первые читатели сочли его «произведением необычайных достоинств», в котором поиски мифического золота становятся сюжетным стержнем для в высшей степени правдоподобных и захватывающих перипетий. По совершенно справедливо назвали вторым Дефо, чей «Робинзон Крузо» удостоился высших похвал как шедевр достоверности и реалистичности. «Сэтердей мьюзеум», постоянный защитник По, описывал рассказ как «самое прекрасное произведение американской литературы за последние пятнадцать лет». Тираж «Доллар ньюспейпер» с первой частью «Золотого жука» был раскуплен в мгновение ока.
Однако был один читатель, которого не вдохновило то, что он назвал «полной ерундой» и «надувательством» под видом правды. Автором этой атаки был Ф. Г. Даффи, тогда же намекнувший, что автору, должно быть, заплатили за рассказ вместо объявленного большого приза всего долларов десять-пятнадцать. По подал на него в суд за клевету, заявив, что пострадало его «честное имя». Он нанял адвоката и передал письменное показание в районный суд. Многие потешались над такой неожиданной ранимостью автора, который и сам прежде писал «критику едкую и суровую». Однако судебного разбирательства не было. Через неделю По явился в суд, где встретился с Даффи, с которым уладил конфликт и подписал мировую.
Узнав о награде в сто долларов от «Доллар ньюспейпер», Уильям По, кузен Эдгара По, послал ему поздравительное письмо, в котором выразил надежду, что деньги помогут ему избавиться от «болезни и уныния, которые так явственны в последнем его письме». Итак, По не скрывал этого от родственников. Уильям По также хотел предостеречь двоюродного брата от «страшного врага нашей семьи». Врагом, естественно, он считал «слишком частое обращение к бутылке». Бутылка была демоном всех По. Летом 1843 года По подвергся публичному осмеянию как пьяница. Он сделался героем романа-памфлета Томаса Данна Инглиша «Судьба пьяницы», где изображался «воплощением предательства и лжи». Это был первый, но не последний случай, когда По становился литературным героем.
О его внешности тоже ходило много пересудов. При росте в пять футов и восемь дюймов он держался исключительно, почти по-военному прямо, носил все черное — черный сюртук и черный галстук, словно вечно пребывал в трауре. Обращали на себя внимание его деликатное сложение, даже хрупкость, темно-каштановые, слегка вьющиеся волосы и большие серые глаза, которые одним современникам казались «беспокойными», в то время как другие говорили об их «влажном блеске». Все отмечали его широкий лоб, подтверждавший то, что на языке френологии (в которую он верил) называется «шишкой идеализма». У него были тонкие губы, то и дело кривившиеся в презрительной или недовольной усмешке, а иногда и в сарказме. Вспоминали бледные щеки, правильность черт. В 1845 году По отрастил усы, которые были скорее длинными, чем густыми. Говорил он «нервно и категорично», а один из современников утверждал, что «нервность была самой характерной чертой внешности По». Обычно вид у него был печальный, меланхолический или хмурый, мрачный или мечтательный. Разумно соединив все это, можно получить представление о наружности По. К этому следует добавить одну деталь — на сохранившихся фотографиях заметна некоторая асимметрия правой и левой сторон лица — проявляется это в глазах, в форме рта, лба и подбородка. Одна сторона как бы расслаблена.
В августе 1843 года По рассказал филадельфийскому приятелю, что «его жена и миссис Клемм голодают». Сразу же журналисты собрали пятнадцать долларов и вручили их По, однако час спустя его «нашли в состоянии глубокого опьянения на Декейтер-стрит». На этой улице находилось кафе «Декейтер», в котором подавали «мятный джулеп, кобблер, яичный коктейль и т. д.».
В то время По был огорчен плохими продажами нового издания своих рассказов. Брат Грэхема согласился опубликовать «Единообразное серийное издание прозаических произведений Эдгара А. По». Это была серия дешевых книг стоимостью в двенадцать с половиной центов, и первыми стали «Убийства на улице Морг» и «Человек, которого изрубили в куски». Их заметили два-три журналиста, однако то, что следующие книги не увидели света, говорит о том, что предприятие успеха не имело. Остались неизданными новые рассказы, в числе которых «Заживо погребенные», «Украденное письмо» и «Ты человек». Можно с уверенностью сказать, что гений По был признан лишь после его смерти.
Итак, когда писательская карьера застопорилась, журналистская находилась в подвешенном состоянии, а планы, связанные со «Стайлусом», были отложены на неопределенное время, По начал читать лекции. Двадцать первого ноября 1843 года он выступил перед аудиторией в Филадельфии на тему «Американская поэзия», и, как пишет «Юнайтед стейтс газетт», «сотни людей… не смогли попасть» в церковь на Джулиана-стрит, где происходило это действо. Так или иначе, По повторил лекцию, и вполне успешно, в Темперанс-Холле в Уилмингтоне, в Ньюаркской академии в Делавэре, в Лекционном зале Филадельфийского музея. Потом была лекция в Балтиморе в Зале масонского ордена.
По был неутомим. Он осудил систему «дутой рекламы», которая тогда имела распространение в американской прессе, и выставил на всеобщее обозрение лживых авторов, которые сами рецензируют свои книги и восхваляют книги своих друзей. Впрочем, сам По тоже был не без греха. Потом он перешел к оценке достоинств американских поэтов, концентрируясь в основном на «собраниях» стихов или антологиях, которые в то время были чрезвычайно популярными. Выделил книгу «Поэты и поэзия Америки» Руфуса Грисвольда, которого похвалил как «лучшего» современного составителя, а потом обругал как редактора за «прискорбное отсутствие вкуса и рассудительности — когда выбираются худшие примеры вместо лучших и когда непомерный объем отдается личным друзьям…».
Двумя годами раньше По встречался с Грисвольдом, и они с подозрением косились друг на друга, прилюдно обмениваясь похвалами. Грисвольд унаследовал должность По в «Грэхемс мэгэзин», где заработал себе репутацию придиры. Однако публикация антологии в 1842 году принесла ему некоторый успех. По повел себя двулично: распевая в печати дифирамбы «важнейшему вкладу в нашу литературу», в письме одному из адресатов назвал книгу «чудовищным надувательством». Когда в «Сэтердей мьюзеум» появился саркастически-негативный отзыв на антологию Грисвольда, тот заподозрил (ошибочно, как оказалось), что это дело рук По. Позднее По выругал книгу в одной из своих лекций. Со временем Грисвольд отомстил ему. После смерти По он обрушил на него самую убийственную критику за всю историю американской литературы.
В апреле 1844 года семейство По вновь собралось в путь, на сей раз они ехали в Нью-Йорк. То, что прежние попытки «зацепиться» были неудачными, ничуть не обескураживало По. Что могло быть хуже нищеты в Филадельфии?
По и Вирджиния отправились первыми поездом, а затем пароходом, и наутро же по приезде По послал длинное письмо Марии Клемм «Когда мы оказались на пароме, — сообщал он, — лил сильный дождь. Я оставил ее на борту, отнес сундуки в каюту для дам, а потом отправился покупать зонтик, и мне удалось раздобыть один за шестьдесят два цента». Сначала он написал «56», а потом переправил цену на «62». Лишние шесть центов много значили для такой женщины, как Мария Клемм.
