Вслед за Вяземским не будем и мы утверждать, что Пушкин ни разу не ошибся, когда стремился угадать тайного недоброжелателя.
Бумажки с фамилиями «должников» Пушкин складывал в особую вазу, своего рода долговую яму, где «должники» возлежали по году и даже по нескольку лет.
Неукоснительное «правило вазы» предвещало неизбежность сатирического возмездия.
Ваза не пустовала, бумажки с именами теснились, ожидая свой черед.
Похоже, что Лонгинов основательно запомнил последние строки той пушкинской эпиграммы, о которой он извещал Воронцова.
Думаете, «полуподлец»? Нет, другая эпиграмма – «Сказали раз царю…» Предполагаю, что она сочинена годом ранее той, более известной.
Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства.
Лонгинов старательно «сохранял осанку». Он был вежлив, уклончив, витиеват.
Возросли его капиталы. Он уже не на побегушках. Проходящий службу в Петербурге новоиспеченный гвардейский офицер, двадцатилетний внук графа Семена Романовича Воронцова по наущению своего родителя является к сенатору Лонгинову с праздничным поздравлением.
Почтенный сенатор каждый раз провожает юного гостя до низу, до порога, и каждый раз приговаривает:
– Это не для вас, не подумайте, что я это делаю для вас. Это в память вашего деда и в уважение к вашему отцу.
Сын Лонгинова, Михаил Николаевич, видимо, остался в убеждении, что отец на чужое добро не зарился. Соответственно Лонгинов-младший не возлюбил писателя В. Ф. Одоевского: в одном из частных писем он обозвал творения князя «мутным колодцем».
И эту сыновнюю пристрастность можно расценить как косвенный отклик на пьесу «Хорошее жалованье», снабженную подзаголовком «Домашняя драма».
Опускаю подробный пересказ пьесы, поверьте на слово: Владимир Федорович Одоевский в «домашней драме» насыпал Николаю Михайловичу Лонгинову немало соли на хвост.
Особого внимания заслуживает действующее лицо по фамилии Сердоболин. Его волосы приглажены. В руках круглая табакерка, он часто нюхает, как бы украдкой. Послушаем его разговор с одним из персонажей:
«– Бывают такие случаи, что сильному человеку нужны деньги, а у просителя есть лишнее… Хотелось бы и взять… вообще с глазу на глаз – неприлично… неприятно потом встретиться с тем, у кого из рук прямо деньги взял…
– Понимаю – так тут вы и являетесь посредником…
– Нет-с – просителем – у меня всегда в кармане есть просьба о вспоможении… а уж, знаете, тот, к кому придешь, уже понял, за чем; тут все дело решится дипломатически, то есть с полною откровенностию. “Такое-то дело – сколько?” – “Столько”. – “Когда?” – “Тогда”. Иногда и сам проситель не знает, кому он дал, – да ему и нужды нет, было бы дело сделано, а на то у меня есть списочки, по чем кто продается.
– И вам верят с обеих сторон?»
Так как Лонгинов кроме комиссии прошений ведал благотворительностью, то не мудрено, если в его карманах, в карманах благотворителя, как и в карманах Сердоболина, постоянно лежали «просьбы о вспоможении» какой-нибудь вдовицы.
Любопытно, что примерно такое же впечатление от деловой беседы с Лонгиновым возникло… у Натальи Николаевны Пушкиной, урожденной Гончаровой. По протекции своей тетушки Загряжской, она без ведома мужа (Пушкин был в отъезде) добилась приема у Лонгинова. Она искала поддержки по поводу одной из гончаровских тяжеб, связанных с их бумажной фабрикой.
Лонгинов объяснил, что прошение залежалось, ибо чиновник, коему было поручено заниматься, долго болел, чуть не помер. Сам Лонгинов по просьбе Екатерины Ивановны Загряжской с делом ознакомился, хотя и бегло. А оно очень серьезное, чтоб его изучить, потребно не менее двух недель. По первому впечатлению он склонен принять сторону Гончаровых. Но не от него одного решение зависит, неизвестно, как посмотрят другие…
Наталья Николаевна в писанном по-французски письме к брату Дмитрию от 1 октября 1835 года пересказала свой визит и прибавила, что ей желательно знать, кто у Лонгинова правая рука («то есть лицо, занимающееся нашим делом»). И не надобно ли подмазать лапу («qraisser la pane»).
«В этом случае надо действовать соответственно. Как только я узнаю это точно, я тебе дам знать».
Лонгинов приятно поговорил, ничего не сделал, а может, и не мог ничего сделать. И через месяц отослал прошение обратно.
Как будем решать насчет Лонгинова? Факты сходятся?
Нет, не факты сходятся, а предположения.
Лонгинов находился в свите императора в Таганроге осенью 1825 года. Но можно ли принимать к рассмотрению столь позднюю дату? Ведь тогда императору уже было известно, что Киселев – один из тех, на кого рассчитывают заговорщики. Неужели именно тогда возникла мысль о даровании денежной награды?
Кто такой Лонгинов? Сын сельского дьячка.
Откуда же в загадочном письме взялся тон напыщенный, упирающий на благородное происхождение?
«Безымянное письмо обычно имеет мало права на доверие порядочных людей. Следственно, еще менее, чем к кому-либо, мне пристало подобным образом обращаться к вам».
Если все-таки писал Лонгинов, то не слишком ли сильно сказано: «Я был вашим врагом, господин граф»?
«Врагом» – предполагает равенство. Прямое противостояние.
А Лонгинов? Он мог испытывать враждебные чувства, но не за себя лично, а, так сказать, вассально. Примерно в таком роде: государь, отличая Киселева, не умаляет ли тем самым достоинства Воронцова?
«Я воздал должное вашим высоким достоинствам…» Как и предыдущие, эта фраза предполагает не «взгляд снизу», а «голос сбоку», звучащий на равных.
Автор письма выглядит человеком горделивым. Скорее всего какой-то вельможа. Но неизвестно – из древнего рода или из тех, кто «корчит барина»?
Петр Владимирович Долгоруков одновременно – или почти одновременно – прожил три разных жизни Крупнейшего знатока генеалогии, составителя «Российской родословной книги» уважают, к его трудам постоянно обращаются. Зарубежные печатные выступления соратника Герцена, противомонархического публициста изредка цитируют.
А то, чего не было, а прилипшую напраслину – это знают все, это помнят все, и многие принимают за бесспорный, давно установленный факт. «Ну, как же! Ведь причастность князя Долгорукова к присланному Пушкину пасквильному диплому подтвердила графологическая экспертиза!»
