А ведь было что послушать! И в 1819 году, и в 1834-м.
Позднее Пушкин кое-что пересказал своему другу и наставнику Александру Ивановичу Тургеневу. Вот запись в дневнике Тургенева, сделанная за двадцать дней до гибели поэта:
«Я зашел к Пушкину….Потом он был у меня, мы рассматривали французские бумаги и заболтались до 4-х часов. Ермолов, Орлов, Киселев всё знали и ожидали: без нас дело не обойдется».
Декабристы действительно рассчитывали на Киселева. В двенадцатом томе собрания документов «Восстание декабристов» на 174 странице из показаний А. В. Поджио выясняется, что в случае успеха переворота Киселева предполагалось назначить московским генерал-губернатором.
Еще раньше в собственноручной памятной заметке о тайных обществах (которую Александр I держал у себя в столе, не давая делу ход) были перечислены генералы Ермолов, Раевский, Киселев, Мих. Орлов, Дм. Столыпин.
Известный юрист и писатель А. Ф. Кони сказал о Киселеве:
«Павел Дмитриевич Киселев… по справедливости должен быть признан выдающимся во всех отношениях русским государственным человеком… Подобно воспетому Пушкиным Ганнибалу, он был “усерден, неподкупен, царю наперсник, а не раб”».
На строках Пушкина из «Моей родословной» мы намеревались завершить эту главу. Но требует внимания одна из современниц Киселева, одна из придворных дам.
«Генерал Киселев был исключительно умен, у него была обаятельная внешность и золотое сердце. Я была хорошо осведомлена об этой замечательной семье. Я знала от Пушкина, что у него был брат, по имени Сергей, который был женат на хорошенькой барышне из Москвы, по фамилии Ушакова».
Так рассказывала Александра Осиповна Смирнова, она же девица Сашенька Россет, она же фрейлина по прозвищу Черненька.
Ей, Александре Смирновой, Софья Станиславовна Киселева, урожденная Потоцкая, говорила о своем бывшем супруге, что Павел Дмитриевич Киселев – «человек высоких нравственных качеств».
После Крымской войны и воцарения Александра II Павел Дмитриевич был назначен послом во Францию. Шесть лет находился в должности. Уйдя в отставку, продолжал жить в Париже. Там он и скончался в 1872 году на восемьдесят пятом году жизни.
Состояние унаследовали племянники, в том числе сын Елизаветы Ушаковой Николай Сергеевич Киселев. Другой племянник, Д. А. Милютин, которому был завещан личный архив, перевез бумаги в Петербург и предоставил Андрею Парфентьевичу Заблоцкому-Десятовскому возможность с ними знакомиться.
В результате многолетних прилежных разысканий явился в свет четырехтомный труд А. П. Заблоцкого-Десятовского «Граф П. Д. Киселев и его время».
На последней странице четвертого тома воспроизведено заблаговременно написанное прощальное письмо:
«Почтеннейший и много мною любимый Андрей Парфенович!
Собираясь в долгий путь, мне желательно было вам припомнить о себе и просить о принятии картины… Да будет этот загробный подарок воспоминанием о сослуживце, умевшем вас ценить, а потому любить и уважать. Живите долго, а на досуге вспомните об отсутствующем П. Киселеве.
Париж, июня 18(30) дня 1865».Далее в монографии следуют три слова: «Конецъ четвертаго тома». А на предыдущих страницах размещены документы по делу о безымянном денежном приношении.
Изложение «странного происшествия» Заблоцкий-Десятовский заключил весьма неопределенно:
«Вопрос о том, кто и с какою целию сделал это приношение….для нас остается не разрешенным».
Почему биограф не решился назвать имя похитителя хотя бы предположительно?
Не потому ли, что приходилось считаться с тогдашним уложением о наказаниях? Особенная часть русского уголовного права содержала статью, карающую за разглашение сведений, пусть даже и отвечающих истине, но неудобных, порочащих чье-либо имя.
Можно было писать правду, только правду. Но всю правду запрещала статья закона, посвященная оскорблению чести.
Эти юридические тонкости были в числе обстоятельств, обрекающих на умолчания и недомолвки, на недогадливость и на «умышленное непрочтение».
Одной из примет, одной из косвенных улик может оказаться год рождения. Как правило, за гранями соседних поколений соперничество заметно теряет остроту. Впрочем, есть, пожалуй, исключение: ежели соперник моложе – еще сильнее свербит обида и злость. Больно прыток, того и гляди обскачет, надо бы остановить, пока не поздно.
И впрямь, Киселев младше, Лонгинов старше. Разница между ними целых девять лет.
Думаете, многовато? Что ж, памятуя, что Киселев родился в 1788 году, посмотрим, нет ли кого поближе.
Имеется лицо 1786 года рождения, подходящее и по многим иным признакам. Неоднократно принимался я за эту версию. И всякий раз отступался, не вникая в дальнейшие подробности. Мешало обстоятельство, исключающее подобную возможность. Через полтора месяца после безымянного денежного приношения данное лицо было возведено Николаем в графское достоинство.
Принять во внимание очередного кандидата мешало кое-что еще.
Не видно, каким образом конверт с наградными деньгами мог попасть в его руки.
Нам с вами, да и Киселеву, этот деятель был известен как служивший по другому ведомству. Попечитель санкт-петербургского учебного округа, президент Академии наук, позднее, с 1834 по 1849 год, – министр народного просвещения.
Сергей Семенович Уваров, 1786 года рождения, письма и статьи писал на безупречном французском языке, стихи писал и по-немецки, русским литературным слогом владел менее уверенно.
Весьма желчно, пристрастно, отчасти сгустив краски, отзывался о нем историк С. М. Соловьев в своих записках:
«Уваров был человек бесспорно с блестящими дарованиями… но в этом человеке способности сердечные нисколько не соответствовали умственным. Представляя из себя знатного барина, Уваров не имел в себе ничего истинно аристократического: напротив, это был лакей, получивший порядочные манеры в доме порядочного барина (Александра I), но оставшийся в сердце лакеем…»
Как видите, заметное сходство с предполагаемым обликом Искомого!
Приведя придуманную Уваровым трехчленную формулу основных начал – православие, самодержавие, народность, – Соловьев язвительно пояснял:
«…Православие – будучи безбожником, не веруя в Христа даже и по-протестантски: самодержавие – будучи либералом; народность – не прочтя в свою жизнь ни одной русской книги, писавши постоянно по-французски или по-немецки».
