Да, с новым коллективом мы тоже гастролировали в Европе, Америке, Израиле. Но раз не было у него той искры, что наблюдалась в первом варианте хора московской синагоги, то и резонанс от выступлений выходил скромнее. Все-таки самые сильные ребята остались с Турецким».
И эти ребята в 1992-м хотели, чтобы Михаил обеспечил их постоянной, достойно оплачиваемой работой. А сам он хотел, чтобы такая работа еще и преумножала известность коллектива, расширяла его стилистический диапазон. С подобными запросами в России Турецкому и компании пока ловить было нечего. Напрашивалось возвращение в Штаты. Так и поступили. Начали (спасибо Марине) с «презентации нового хора» в малом зале нью-йоркского Линкольн-центра. Но прессу, для промоушена, подогнать туда не удалось (да этим вопросом никто и не озадачивался), а публика на концерт пришла, та же, что и раньше, то есть еврейская. Шага на «другую орбиту» не получилось. Следующим существенным эпизодом (по крайней мере, в плане заработка) для хора Турецкого стало сотрудничество с Хаимом Винером. «Это богатый человек из Майами, со своим строительным бизнесом, — поясняет Михаил. — Помню, когда мы с ним познакомились, он подкатил на шикарном „Мерседесе“, весь такой модный. В качестве хобби Винер пропагандировал искусство американских канторов по всему миру. Возил их в Россию, Израиль, Южную Африку. Они собирали огромную аудиторию. Получалось нечто вроде шоу „три тенора“, только, допустим, „три кантора“. Сейчас волна интереса к таким выступлениям сошла. Более популярны клезмер-музыканты и хасиды в роке, достаточно назвать The Klezmatics или Матисьяху. И это объяснимо. У еврейской литургической музыки — слишком узкий рынок. Потому-то нам и стало в ней тесно, мы поняли, что уже сказали здесь все, что могли. Хотя осваивали мы ее с огромным кайфом и сегодня порой с удовольствием к ней обращаемся.
Так вот Винер тогда увлекся нашим проектом. Еще бы — хор евреев из России! Он предложил нам 20 тысяч долларов за восемь выступлений во Флориде, Джорджии, Южной Каролине. Сумма показалась хорошей. Плюс к тому — проживание в дорогих отелях, достойные концертные площадки с качественным звуком, респектабельная публика. Винер, между прочим, и посоветовал нам в заключительную часть программы добавить немного популярной музыки: „Калинку-малинку“, „Очи черные“, какую-нибудь известную оперную арию, скажем из „Набукко“ Верди, где поет хор рабов-иудеев… Но и он всерьез раскручивать нас не собирался. Хаим просто сделал серию наших концертов, потому что ему это было интересно».
На полученный гонорар Михаил и его коллеги смогли какое-то время более-менее сносно жить на родине, попутно неплохо приодевшись в американских магазинах. Турецкий теперь пребывал сразу во всех ипостасях: дирижера, продюсера, менеджера. Разумеется, и заработанные хором деньги делил между солистами лично он. Функция, как вы догадываетесь, щекотливая. Ущемленные, сомневающиеся, что-то подозревающие найдутся даже в самом толерантном, интеллигентном коллективе. Михаил Борисович раскрыл в себе способность править жестко, но не бескомпромиссно.
«Если, допустим, Сережа Власов спрашивал меня: „Почему Бомштейн получил 400 долларов, а я 250?“ — говорит Турецкий. — Я отвечал ему: это не то, о чем ты мог подумать, Сергей. Не потому, что ты — Власов, а он — Бомштейн, а потому, что без Бомштейна ты бы здесь, в Америке, не пел. Твой вокал отдельно продать нельзя, а его — можно. И ты, Власов, должен понимать, что Бомштейн, Воинов, Крайтман — настоящие солисты с классным тембром, а тебя я взял, поскольку ты мой друг со студенческой скамьи. Но ты — дирижер-хоровик, а они — певцы. Ты — обмотка, они — струны. И не надо обижаться. Аплодируют-то Бомштейну. Но Власов все-таки обижался. И на каком-то этапе ушел из группы. Он слегка ленивый был, любил спать по утрам долго…»
«В профессии Турецкий особо не миндальничает, — подчеркивает Плисс. — Мы с ним во время первых гастролей в Израиле, помню, долго спорили об одном из пожилых солистов бывшего хора Московской синагоги. Миша говорил, что по возрасту не может взять его в новый состав коллектива. Он не подходил под изменившуюся концепцию хора. То есть мыслил по-деловому, чисто прагматично. А я не соглашался, поскольку тот солист был уважаемым человеком, столько лет проработавшим с нами в синагоге…».
«Мне близка и удобна демократичная среда общения, но я вынужден в работе быть жестким и где-то самодержавным, — объясняет Михаил. — Иначе управлять большой компанией талантливых людей не получается. Многие до сих пор удивляются, как мне удается удерживать вместе столько взрослых, разных мужчин, а теперь еще и женщин, так, чтобы между ними не возникало принципиальных разногласий и ссор».
Острые конфликты в истории хора Турецкого все же случались. Иногда совсем частного характера, иногда касавшиеся всех членов коллектива. Наиболее значительный эпизод, где Михаилу пришлось проявить максимум своей руководящей мудрости и изощренности, произошел в начале 1993 года, в ту пору, когда хор все еще искал свое место под солнцем и перебивался спонтанными американскими гастролями, по-прежнему устраиваемыми Ковалевой и ее знакомыми.
«Наши выступления в Штатах происходили таким образом, что немало дней мы проводили в праздном ожидании, — вспоминает Турецкий. — Скажем, чтобы дать там 20 концертов и заработать более-менее приличную сумму, требовалось находиться в стране месяца три, поскольку летать туда-обратно невыгодно. Делаем за уикенд три концерта, потом десять дней „простоя“, еще три концерта, и снова неделю „дурака валяем“. График, надо заметить, только с виду привлекательный, вроде не слишком напряженный. На самом деле, пребывать в таком состоянии довольно быстро надоедало. Репетиционной базы, где мы могли бы планомерно творчеством заниматься, у нас там не было. Поэтому коротали время, как придется.
В очередной приезд мы сняли две квартиры в Бруклине, туда отправилась большая часть коллектива и одну на Манхэттене, в нее заселился я еще с несколькими ребятами. Гуляли по Нью-Йорку, в музеи ходили, в парк, на спектакли удавалось кое-куда попасть. Ждали гастролей по Калифорнии. А до этого нам предстоял выезд на пару концертов в Майами. Так вот, между концертами на двух американских побережьях у нас был интервал аж в 12 дней! И некоторые участники хора не хотели столько времени ждать. Один был влюблен, рвался к своей девушке в Россию, другой не верил, что в Калифорнии (а там предстоял хороший маршрут: Сан-Диего, Лос-Анджелес, Сан-Франциско) нам заплатят обещанный гонорар, третий еще о чем-то думал. Мозги-то от безделья плавятся, и в голову лезут дурные мысли. В общем, начались брожения в умах. Причем те, кто жил со мной, абсолютно не нервничали. Они получали информацию от меня и знали, что все идет по плану. Те же, кто оставался в Бруклине, варились в своем котле и чего-то себе придумывали. В результате они прислали мне почти официальное коллективное письмо, которое, мол, продиктовано желанием сохранить коллектив и т. д. В письме говорилось, что они не хотят ехать в Калифорнию, не верят в надежность этих гастролей, и все такое прочее. В сущности, это был ультиматум. Я понял, что „протестантам“ надо либо двойной гонорар авансом выплатить (хотя они конкретно так свои требования не формулировали), либо сделать что-то еще.
