До выезда в Майами, того, что предшествовал турне в Калифорнию, я „отморозился“. Решил, что разберусь с проблемой в ходе 28-часового автобусного переезда. Мозг мой в дороге сочинял комбинацию, как развести компанию. Я вспомнил знаменитый метод „разделяй и властвуй“ и проанализировал личности всех восьми подписавшихся.
Среди них был 21-летний Алекс Александров. Он в хоре фактически с момента его основания. За четыре месяца до этой поездки я, с помощью „своего“ человека в военкомате, за 300 долларов „отмазал“ его от армии. А он теперь, значит, пишет письмо „турецкому султану“. Ладно, думаю, умник, я тебя назад, в армию, отправлю. Дальше посмотрел на двух поющих, практичных евреев — Леонида Бомштейна (он сейчас солист Большого театра) и Володю Аранзона (он теперь главный кантор одной из синагог в Миннеаполисе). Серьезные профессионалы, вероятно, попавшие под горячую руку подстрекателей. Затем — два брата Смирновых — Юра, влюбленный в московскую девушку, и Марк. Еще Владимир Крайтман, уважаемый опытный человек, с которым я познакомился когда-то в театре Юрия Шерлинга. Странно, что он подписал это письмо…
Первое, что я сделал — подошел к Аранзону: „Владимир, сколько нужно денег вперед, чтобы ты остался и не уезжал в Москву?“ Он сказал: „400 долларов“. Я ответил: „Считай, что ты их имеешь“. Тот же вопрос задал Бомштейну. Он ответил: „350 долларов“. Я сказал: „Имеешь. Получишь их в ближайшие двое суток“.
Я знал, что в Калифорнии все будет нормально, полные залы, билеты хорошо продаются, и мог что-то достать из „заначки“, которую восполнил бы после тех концертов.
С Алексом разговор состоялся иной: „Алексей, вы подписали письмо. Вы можете уезжать“. И еще одному пацану, Стасику, сообщил: „Вы уволены“. Крайтману предложил: „Володя, вы хотите до поездки в Калифорнию слетать в Москву? Я вас отпускаю“. Юре Смирнову, этому Ромео из Чертаново, понимая, что влюбленного деньгами не купишь, тоже позволил уехать. Пусть слетает и вернется. Да, на этом я финансово немного „попаду“, но спасу коллектив. Смирнова отпустил, без возмещения обратного билета, а Крайтману гарантировал оплату билета туда и обратно.
И они запутались. Кто-то задумался: на хрена вообще уезжать? Вот Алекса и Стаса за такую попытку уже уволили. Надо заметить, что прежде чем провести „индивидуальные беседы“ в автобусе, я собрал весь коллектив на одной из первых остановок в пути, возле какого-то „Макдоналдса“, и произнес: „Дорогие друзья, это не простой бизнес, и никому из вас не будет позволено его развалить“. Кроме того, те, кто письмо не подписывал, тоже призывали „бунтовщиков“: „Вы что — дураки? Одумайтесь“.
Инициаторы раскола, видимо, думали: без нас Турецкому конец. Он же не поедет в калифорнийский тур с половиной хора, не досчитавшись басов, других солистов. Значит, „прогнется“ и в дальнейшем мы сможем диктовать ему свои условия. Но настрой у меня был решительный. Если бы восемь человек все-таки в тот момент ушли, я бы отменил гастроли в Калифорнии, вернулся с оставшейся восьмеркой в Россию и принялся бы собирать новый хор. В детстве я ведь любил играть не только в „слона“, но и в „царя горы“. Забираешься на вершину ледяной горки, каждый пытается оттуда тебя столкнуть, а ты упираешься. Если все же столкнули, катишься вниз и начинаешь новое восхождение на пик, чтобы опять крикнуть оттуда всем: „Я — царь горы!“»
Из того противостояния Михаил вышел «со щитом» и даже новой формулой построения коллектива. «К дате выезда в Калифорнию со мной остались 13 человек, вместо 16, — продолжает Турецкий. — Мандраж, конечно, некий ощущался: как же мы выступим в таком усеченном составе? Но после концертов в Майами задержались там на несколько дней, нашли репетиционное помещение, плотно поработали, раскидали все вокальные партии на нашу „чертову дюжину“ голосов и решили, что справимся. Калифорнийские концерты прошли блистательно. Я понял, что, в принципе, могу сокращать число участников хора. В этом случае просто вырастает ответственность и значимость каждого солиста. Через год, в 1994-м, в „Джордан-холле“ Бостонской консерватории, мы дали потрясающие концерты, тоже имея в составе не 16, как ранее, а лишь 14 человек. Тогда же сделали пять успешных выступлений в Лос-Анджелесе, где, кстати, выручили рекордную сумму, чуть ли не три тысячи долларов, только с продажи наших кассет.
Вообще, после „подавления бунта“ мой самодержавный авторитетик в хоре укрепился. Алекс, между прочим, чуть ли не стоя на коленях, просил его не увольнять, и Стасик просил…».
«Конечно, моя подпись под письмом Мишу больше всего задела, — говорит Александров. — Мы не первый год дружили, вместе отдыхать в Крым ездили, занимались с моей мамой английским, он помог мне в вопросе с армией… Миша, на самом деле, тогда меня из хора не выгонял. Сказал, что ему жалко мою маму и ради нее он меня оставит. А я ему возражал: не надо на маму мою ссылаться… Ну, понятно, что были между нами трения.
Потом я просил прощения. Но не подписать то письмо не мог. Иначе выглядел бы изгоем в глазах тех, с кем не одну неделю провел вместе в Бруклине. Мише бы мой отказ понравился, а они стали бы говорить, вот Алекс такой-сякой, любимчик Турецкого, может еще и „постукивает“ ему. Мы ведь вместе с ними обсуждали сложившуюся ситуацию, сетовали на то, что долго сидим в Нью-Йорке без дела, проедаем собственные деньги. Когда составляли письмо, надеялись, что нас послушают, и мы всем хором свалим из США, чтобы до следующих гастролей побыть дома и привезти туда хоть часть уже полученных гонораров».
Наиболее загадочную позицию в том конфликте занимал Евгений Тулинов. Письма он не подписывал, но взгляды «оппозиционеров», в целом, разделял. Возможно, о своей «закадровой» деятельности в этой истории он когда-нибудь подробно расскажет в собственных мемуарах. Пока же Тулинов хранит тайну.
Зато Евгений Кульмис предельно ясен: «Ультимативное письмо показалось мне каким-то глупым поступком, — говорит Женя, — поэтому я в этой затее не участвовал. Во-первых, не очень понял, из-за чего подписанты копья ломали. Во-вторых, меня все устраивало. Необходимости срочно срываться домой я не видел, хотя уже собирался жениться, и меня в Москве ждала невеста. Но я верил Турецкому, как человеку способному поднять интересный проект, и ориентировался на его мнение. С годами все чаще убеждаюсь, даже если изначально кажется, что Михаил не прав, потом выяснится, что он все-таки прав. У него какая-то удивительная интуиция.
Мстит ли он тем, кто пытается сделать что-то ему наперекор? По-моему, нет. Он, конечно, руководитель взрывной, эмоциональный, но не мстительный, клянусь своими детьми. Более отходчивого человека я в жизни не видел».
