было ни логики, ни проверенных фактов, но их с лихвой заменяли броские слова и яркие метафоры.
В 1913 году во время демонстрации недалеко от Рима карабинеры [97] застрелили семерых рабочих и сорок девять ранили. Муссолини незамедлительно выступил со статьей, где сравнил полицию с итальянской армией, расстреливавшей безоружных арабов в Ливии. Еще через несколько дней на митинге в Милане он кричал: «Смерть убийцам! Да здравствует революция!», а неделю спустя в «Аванти!» появилась передовица, концовка которой не оставляла никаких сомнений в его намерениях: «Пусть те, кто устроили бойню, знают, что скоро настанет их черед». А так как эта статья открыто попирала закон о запрете подстрекательства к неповиновению властям, на Муссолини тут же было заведено уголовное дело. Но он остался на свободе.
Статья в «Аванти!» насмерть перепугала Кулишову и Турати. И не без основания: вскоре Муссолини призвал социалистов совершить революцию и для подготовки устроить всеобщую стачку. Турати тут же потребовал собрать партийное руководство. После пятидневных дебатов при поддержке Балабановой руководство утвердило дату стачки, и Муссолини вышел победителем.
Новое поражение Кулишовой даже не обрадовало Маргариту. Ей было не до нее. Маргарита никак не могла разобраться в своих отношениях с Муссолини. С одной стороны, все ее естество восставало против этого грубияна, против его невежества, ужасных манер, презрения к искусству и к женщинам. С другой стороны, ни один мужчина не вызывал в ней такого непреодолимого влечения, как Муссолини. Она теряла свое «я», превращалась в простую деревенскую бабу, с которой сын кузнеца делал все что хотел.
— Дорогая, — сказал ей как-то Чезаре, — ты хорошеешь прямо на глазах. Нельзя поверить, что у тебя уже трое детей!
— Маргарита, в таком душевном состоянии, как ты, я писала свои лучшие стихи, — задумчиво сказала ей Ада.
Муссолини не сомневался, что Маргарита от него без ума. А она старалась подавить в себе слепое влечение к нему. В надежде, что ей легче будет на расстоянии избавиться от этого наваждения, она, оставив детей и Чезаре, отправилась в большой вояж по Англии и Франции.
В Англии Маргарита собиралась изучить борьбу суфражисток. Ее визит как раз совпал с расколом в их движении. Одни английские суфражистки требовали добиваться женского равноправия только законными путями, другие призывали к гражданскому бунту. Первые обращались за помощью к таким известным фигурам, как Исраэль Зангвил и Бернард Шоу [98], вторые били стекла в общественных помещениях, задирали полицейских и ложились на трамвайные рельсы. Озлобленные мужчины начали нападать на демонстрации суфражисток. Но общественное мнение в Англии уже склонялось к тому, чтобы состоятельным женщинам предоставить избирательные права, а в палате общин чуть было не прошел закон о предоставлении избирательного права женщинам, чьи мужья владеют недвижимостью.
Для Маргариты все это было внове, потому что в Италии к суфражисткам никто серьезно не относился, а итальянские суды обычно оправдывали ревнивых мужей, убивавших своих жен.
Насмотревшись на демонстрации суфражисток, Маргарита заключила, что революция неизбежна. Если бы это услышал Муссолини… «Вот видите, дорогая синьора, я был прав», — прозвучал у нее в голове его голос.
После чопорного Лондона Париж показался Маргарите раем. Она часами пропадала в картинных галереях, сидела в кафе с художниками и писателями, познакомилась с поэтами Жаном Кокто [99] и Шарлем Пеги [100].
Кокто с взъерошенными волосами и томными жестами убеждал Маргариту, что искусство — это чертик в коробке, который выскакивает неожиданно. А бородатый Пеги, который в свое время был «дрейфусаром» [101], много рассказывал Маргарите о деле Дрейфуса и о своей борьбе с антисемитизмом. Она радовалась знакомству с Пеги, особенно потому, что он ценил Зангвила и его «Хад Гадью». В одном, правда, Пеги расходился с Маргаритой: для него социализм был пройденным этапом, он успел его возненавидеть. Причем до такой степени, что призывал убить лидера французской социалистической партии и своего бывшего друга Жана Жореса [102]. Жорес хотел наладить отношения между Францией и Германией, а Пеги патологически ненавидел немцев. Жорес хотел избежать войны и выступал против милитаристского угара, а влюбленный в армию Пеги, сверкая стеклышками пенсне, считал войну спасением от моральной гибели общества. И снова Маргарита услышала гимн насилию, и снова мелькнула мысль, что Муссолини прав.
В Париже Маргарита встретила Д’Аннунцио, сбежавшего от кредиторов, и очаровательного, вечно подвыпившего художника Амедео Модильяни [103], с которым она сразу нашла общих знакомых. А однажды за ее столом оказались двое внуков Гарибальди, занятых политическими интригами и коротавших время в пьяных дебошах. На Монпарнасе с Маргаритой познакомился мексиканский художник Диего Ривера [104], который написал в мемуарах, что Маргарита «была эксцентрична, прекрасна, талантлива и, оказываясь единственной дамой в мужском обществе, ухитрялась не бросаться в глаза, ничем не подчеркивала свою красоту и обаяние». Второй раз Ривера встретил Маргариту в обществе эстета и денди Риччото Канудо [105], светского остроумца, носившего в петлице листок плюща и убежденного в том, что превыше всех искусств — кино, а прекраснее всех женщин — его любовница Валентина де Сен-Пуан [106], внучка поэта Ламартина [107]. Ривера не сомневался в том, что у Маргариты была любовная связь либо с Канудо, либо с Валентиной. Если бы Ривере рассказали о дружбе Маргариты с Адой Негри и со скандально-знаменитой французской писательницей Колетт [108], носившей мужское платье, он и вовсе не знал бы, что написать в своих мемуарах.
Валентина заворожила Маргариту не только красотой, но и разнообразием талантов. Она рисовала, писала стихи, опубликовала трилогию «Любовь», «Кровосмешение», «Женщина и желание». В ответ на презрение Маринетти к женщинам она написала «Манифест футуристки» где в портрете всемогущей женщины, поклонницы жестокости и похоти, явно слышались ницшеанские нотки. Валентина писала, что «Абсурдно разделять человечество на мужчин и женщин. И тем, и другим одинаково не хватает мужественности». Подобно Маринетти Валентина оправдывала войну и считала ее средством очищения мира, поскольку война уничтожает слабых.
Прекрасная Валентина де Сен-Пуан была еще и родоначальницей театрального действа, включавшего танец, поэзию, драму, игру света и музыку, которую для нее писал Дебюсси [109].
Маргарита пробыла за границей всю весну и начало лета 1913 года. Домой она не торопилась, а вернувшись, поехала на лечебные грязи под Римом: колено все еще побаливало. Июль она провела на венецианском взморье в Лидо, вспоминая детство, а в августе и сентябре укрылась от жары в Иль Сольдо, где написала большую статью об английских суфражистках. Ей казалось, что ее влечение к Бенито Муссолини прошло.
Маргарите исполнилось тридцать три года, а
