ее назначили на место Габора, она прибежала ко мне со слезами на глазах.
— Простите, господин генерал, но я не смогу у вас работать.
— Это почему?
— К вам будут приезжать знатные господа, министры, послы. А я боюсь их... Мы бедные, маленькие люди. Фашисты держали моего мужа в гетто, а мы с дочерью выжили просто чудом. Нас не брали на работу, не пускали на квартиру, отовсюду гнали... Мы только начинаем приходить в себя, и я всего боюсь.
Пришлось много беседовать с М. С. Фриш, чтобы пробудить в ней гордость, сознание собственного достоинства.
Во время этих бесед я и узнал, что ее сестры и все близкие живут в Новосибирске.
— И не скучаете вы о родных краях? — спросил я однажды.
— Как не скучать. Плакала, бывало, целые ночи напролет. Раньше-то я не понимала, что такое жизнь без родины. Думала, самое главное — быть рядом с любимым человеком. Муж у меня хороший, добрый, ласковый. Семья прекрасная. И все же полжизни не пожалею отдать, лишь бы разрешили возвратиться в свою Сибирь... Дома и муж, и дочь, и я говорим только по-русски. Это помогает хоть ненадолго забыть, что нахожусь в чужом краю.
М. С. Фриш оказалась очень добросовестным человеком и замечательным работником. К сожалению, ее пришлось вскоре перевести в караульный отдел: там требовался хороший переводчик, которому можно было бы полностью доверять во всем. А на место Марии Савватьевны пришла молоденькая венгерка, которую все ласково называли Олей.
Умная, красивая, эрудированная, она отличалась добротой и кротким характером. Всем нам нравилась милая чистая улыбка Оли. В черных выразительных глазах девушки немедленно отражались ее переживания.
Оля очень любила свой народ, свой город, превосходно знала историю страны, венгерскую музыку и искусство. В свободное время она знакомила наших бойцов и командиров с достопримечательностями Будапешта и его окрестностей, рассказывала много интересного, важного. Оля помогла нашим людям понять дух и обычаи своей страны, сблизиться с жителями. Наши солдаты и офицеры глубже вникли в заботы и нужды местного населения, начали относиться к своему делу с большей любовью.
Сейчас наша Оля уже солидная дама, зовут ее Миклошне Пал. Работает она в одном из учреждений Будапешта и несколько раз за эти годы бывала в Москве.
Первые трое суток в Будапеште пролетели, как три часа. Надо было решать много административных и хозяйственных вопросов. Со всех концов города в Центральную комендатуру шли те, кого не удовлетворяли ответы районных комендантов. Советская комендатура была в то время самой авторитетной организацией в городе, и мы всячески стремились укрепить то доверие, с которым относились к нам жители, пытались во всем разобраться, удовлетворить все справедливые просьбы населения.
А посетителей много, и вопросы они задавали порой очень сложные. Одни просили выяснить судьбу близких, пропавших без вести на Восточном фронте еще в начале войны, другие умоляли отпустить родственников, попавших в плен совсем недавно, во время боев за Будапешт или Дебрецен. Причем выходило так, что каждый пленный, о котором хлопочут, — единственный кормилец голодающей семьи. Третьим срочно требовалось помещение, чтобы вывести из холодных бункеров больных стариков и малых детишек. Четвертые разыскивали родственников, потерявшихся в дни боев. Пятые...
В общем, всего не перечислишь. И каждого надо выслушать, с каждым поговорить, а главное — помочь, если имеется малейшая возможность.
Меня волновало и то, что вот-вот должен был приехать командующий фронтом. По опыту прошлых лет я знал: если маршал Малиновский сказал, что приедет, он сдержит слово. Но день велик, не будешь же сидеть у окна, ожидая высокого гостя!
Я начал очередной прием посетителей.
В кабинет вошел высокий бледный мужчина лет тридцати пяти. Вместе с ним скромно одетая улыбающаяся дама с какой-то необыкновенной прической. Волосы подстрижены очень коротко, как у мальчишки. Лицо открытое, приятное.
— Сервус, генерал!
Держались оба непринужденно, как старые знакомые. Мы пожали друг другу руки. Переводчица сказала, что это артисты Национального драматического театра — господин Тамаш Майор и мадам Хильда Гобби. Пришли они по поручению собратьев по искусству. Хотят поблагодарить за то, что комендатура разрешила открыть театр. Теперь у них есть работа. Вчера уже был первый спектакль. На вырученные деньги артисты решили коллективно закупить в провинции продукты. Но у них нет транспорта. От коллег из оперного театра они знают, что комендатура чутко относится к запросам артистов. Вот и решили попросить хотя бы письменное разрешение на провоз продуктов.
«Где же они найдут транспорт? — подумал я. — На себе понесут, что ли?»
У меня была только одна свободная автомашина для экстренных случаев. Отпустишь ее — а в это время какое-нибудь срочное дело...
Хильда Гобби с милой улыбкой пригласила меня на генеральную репетицию пьесы Ванды Василевской «Радута». Артисты хотели услышать мое мнение. Ведь в их репертуаре это первая советская пьеса.
С большим интересом слушал я рассказ Тамаша Майора о том, как он вживался в образ советского человека, пытался вникнуть в его психологию, передать его любовь к социалистической Родине.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату вошел маршал Р. Я. Малиновский. Вместе с ним были член Военного совета фронта генерал-лейтенант А. Н. Тевченков и начальник войск связи фронта генерал-полковник А. И. Леонов.
— Не трудись докладывать, — остановил меня маршал. — Что же это у тебя так дело поставлено, что даже о приезде командующего не сообщают? — И, заметив мое смущение, продолжал: — Ну не волнуйся, это я запретил сообщать, чтобы не отрывали тебя от работы... Заканчивай с посетителями, потом потолкуем.
Я пообещал Тамашу Майору и Хильде Гобби побывать на генеральной репетиции. Попросил их зайти к начальнику штаба за разрешением на провоз продуктов. И сказал на прощание, что через два-три дня могу дать машину.
— А вы дайте сегодня, — посоветовал генерал-лейтенант Тевченков, внимательно слушавший наш разговор. Пришлось так и сделать, хотя комендатура осталась без машины.
Артисты и переводчица ушли. Маршал Малиновский остановился возле стола, сказал с улыбкой:
— А мы чуть не заблудились сейчас. Приехали и не можем узнать город. Улицы чистые, будто и войны не было, набережная даже подметена. А еще упирался, говорил, будто не знаешь, что делать. Надо было тебя еще во время боев на эту должность поставить! Теперь можно пустить через город фронтовые тылы, а то они и так уже поотстали... Регулировщики-то есть?
— Один
