Встреча Стэплтона с Джоном Фозергиллом вышла гораздо более необычной, хотя каждый из них вспоминает ее по-своему. «Джон был в Record & Tape Exchange на Голборн-роуд, искал пластинки вместе со своей мамой, — утверждает Стэплтон. — Мы с Химаном ходили по всем музыкальным магазинам, где имелся отдел сэконд-хэнда, и скупали все, что казалось любопытным и странным, где были длинные галлюциногенные композиции. И вот мы видим странного парня, который занимался тем же, чем и мы, и под мышкой у него были пластинки, выглядевшие весьма заманчиво. Я сказал Химану: „Что это за парень? Он забрал все самое лучшее!“ Помню, как его мать крикнула: „Смотри, Джон, я нашла кое-что необычное!“ Это выглядело очень странным. Я подошел к нему и спросил, можно ли посмотреть его пластинки, и мы разговорились. Через пару дней я позвонил ему, он пришел ко мне в гости, и мы оба были поражены. У нас оказался совершенно одинаковый музыкальный вкус. И еще у него были усы». Стэплтона потряс масштаб интересов и знаний Фозергилла, охватывающий экспериментальную музыку, искусство и литературу. Образование Стэплтона было довольно скромным, и он не слышал о дадаистах и сюрреалистах до тех пор, пока ему не рассказал о них Фозергилл. «Он очень многому меня научил, — говорит Стэплтон. — Я постоянно что-то узнавал от него. Он рассказывал об авангарде во всех областях, от драмы и архитектуры до музыки, живописи и поэзии. Джон интересовался всем необычным и был очень конкретен в том, что и почему любил. К примеру, ему нравился определенный тип скрипучих гитарных звуков, и он говорил, что обязательно возьмет пластинку, даже если это полная фигня, если там будет хоть три секунды такого скрипа».
«Моя мать уверяет, что ее не было при нашей первой встрече со Стивом, — возражает Фозергилл. — Мы оба пытались купить один и тот же альбом, уже не помню какой. Мы бродили по магазинам с уцененными пластинками и искали что-нибудь странное. Слушать больше и шире экспериментировать нам позволяла удивительная ценовая политика Record & Tape Exchange, особенно на Голборн-роуд, где стоимость непроданных дисков понижалась каждый месяц до тех пор, пока они не начинали стоить десять пенсов. Столько стоили практически все странные диски. В Virgin был целый отдел с краут-роком, но мы в основном покупали бу. После нашей первой встречи я пошел к Стиву слушать пластинки». Комната Стэплтона явилась для Фозергилла настоящим откровением. «Никогда я не видел такой маленькой комнаты с таким огромным количеством пластинок, — вспоминает он. — Там была кровать без ножек, проигрыватель — и все. Гости сидели на кровати. Пластинки у противоположной стены заполняли все пространство от пола до потолка. На несколько часов мы полностью погрузились в музыку и с тех пор встречались каждую субботу, весь день проводя в музыкальных магазинах — сперва в Лондоне, затем в городках типа Брайтона, а потом во Франции и Голландии».
Интерес Фозергилла к андеграундной культуре возник в семидесятые годы, когда он ходил в школу Latymer Upper в западном Лондоне. Это была чрезвычайно либеральная школа, несколько учеников которой внесли свой вклад в нашумевшую статью «Школьники» журнала «Oz». «В школе я начал слушать The Velvet Underground White Light / White Heat, Marble Index Нико, Фрэнка Заппу и его The Mothers — особенно Lumpy Gravy и Uncle Meat, — а также Soft Machinе и ранних Pink Floyd, — говорит он. — Именно благодаря ним я обрел вкус к кислотному гитарному стилю, который так любили группы эйсид-рока в конце шестидесятых и французские группы семидесятых. Но событием, повлиявшим на меня более всего, стало возникновение Virgin — звукозаписывающей компании и сети магазинов. Virgin выпустила Генри Коу, что оказалось настоящим откровением, ничего подобного я никогда не слышал, и магазины начали закупать краут-рок. Ранние диски Faust были выдающимися, особенно первый. Но пока я не встретил Стива, я не представлял всего спектра германской сцены начала семидесятых, за исключением Can и Amon Duul 2. Другие релизы Virgin /Caroline /Watt познакомили меня с фри-джазом, с работами Эвана Паркера и Пола Литтона». Тибет, который до сих пор периодически общается с Фозергиллом, описывает его как «очень эксцентричного, очень странного, помешанного на иероглифах человека, который пишет книгу об Улиссе Джеймса Джойса. Стэплтон и Фозергилл оба были замечательными, поскольку в те времена каждый музыкант одевался и выглядел в стиле пост-панк, а Стив и Джон выглядели как хиппи или „подпольщики“. Стэплтон гораздо общительнее Фозергилла, который казался немного замкнутым, но все же был совершенно фантастическим мужиком».
Фозергилл родился в Йоханнесбурге и в шестилетнем возрасте переехал в Ричмонд в Суррее. Его дед был археологом, художником, писателем, доверенным лицом Оскара Уайльда и Алистера Кроули. У Фозергилла до сих пор хранится несколько изданий Уайльда с личными посвящениями его деду. Эксцентричные идеи Фозергилла-старшего заслужили похвалу Уайльда, который называл его «архитектором луны». После жизни в США и работы в Бостонском музее изящных искусств Фозергилл-старший вернулся в Англию и открыл паб The Spreadeagle в Тейме, продавая там странные деликатесы — гьетосты, коричневый скандинавский сыр, патентованный Черный Суп Фозергилла, который делался из коричневых бобов с темным шерри, а также бисквит с вином, вреднейшее сочетание сладкого греческого вина и множества сливок; местные называли это «бисквитом гермафродита». Когда Джон Бэланс учился в школе в Тейме, The Spreadeagle был местом, где можно было побуянить. Отлично зная историю Фозергилла, они с друзьями регулярно совершали набеги на чердак в надежде добыть какую-нибудь редкую рукопись Кроули.
Фозергилл-старший опубликовал множество книг, в том числе посвященные садоводству и природе в греческом искусстве, а также кулинарную книгу и три тома автобиографии; первый том, невероятно нудный «Дневник трактирщика» — до сих пор наиболее любимый. The Folio Society переиздало его в 2000-м. Джон Фозергилл-старший умер в 1957 году, и большую часть его эксцентричности унаследовал внук. Фозергилл-младший ведет себя с тем же надмирным дендизмом и разделяет эзотерические интересы деда, в том числе коллекционирование книг о Венеции, увлечение, стоившее ему 80 тысяч фунтов долга. «Венецию объяснить невозможно, — признается он. — Никогда еще о городе не было написано столько лжи и барахла. Атмосфера разрушающихся домов и каналов, тихая водная аура — все это невозможно передать словами; в пяти минутах от Пьяццы и Риальто уже нет ни одного туриста. Обычный турист проводит в Венеции меньше дня. Однажды я смог затащить туда на день своего отца. Он сказал, что город ему понравился, но он пробыл там на полдня дольше, чем хотелось бы. А я бы мог провести там целую жизнь и все равно его не постичь. Вспомните строку из известной песни Лу Рида о другой форме зависимости — это моя жена, это моя жизнь».
