у окошка, спросил пива и стал внимательно следить за всеми выходившими из дверей.
Тогда еще не было адрес-календарей.
В половине пятого Синев вышел из подъезда и пошел по Гороховой.
Ж. уже следовал за ним.
Синев взял извозчика.
Ж. тотчас взял другого и поехал за ним следом.
Они приехали на Серпуховскую улицу, и Синев вошел в подъезд красивого, единственного в то время каменного дома.
— Теперь не уйдешь! — радостно сказал себе Ж. и тотчас явился ко мне с докладом.
Я выслушал его и задумался: взять по одному, да и то такому неверному указанию Соньки, видимо, состоятельного и интеллигентного господина — поступок довольно рискованный.
Я предложил Ж. как-никак сперва удостовериться, тот ли этот самый, который подкупил Соньку-гусара, и если это он, то найти улики. Потом мы сообща составили план первых действий, я отпустил Ж. и стал ждать результатов.
В тот же вечер Ж., не гримированный, но в старом, изношенном костюме, сидел в портерной того дома, в котором жил Синев.
В то время в Петербурге было портерных столько, сколько теперь аптекарских магазинов.
Ж. сел подле самой стойки и вступил в беседу с приказчиком, спрашивая, не знает ли он, где господа лакея ищут.
— Потому как я по этой должности без малого всю жизнь и теперь без места.
— Нет, милый человек, таких у нас нету, — ответил приказчик.
Ж. удивился.
— Такой огромнейший дом и с парадом, а господ нету!
— Купцы у нас тут живут, контора еще, а из настоящих господ один Синев, Яков Степанович. Так им лакея не нужно.
— Есть?
— Не есть, а не для чего. Сами молодые, год как повенчаны, знакомых никого и со всем у них одна прислуга справляется. Такая шельма! Анюткой звать. У нас завсегда с одним фельдфебелем прохлаждается, когда господ ежели нет.
— А поди никогда ввечеру не сидят? Господское житье я знаю...
— Тут не так, — отвечал словоохотливый приказчик, — промеж ними быдто есть что-то. Анютка сказывала, что иногда ужасно даже! То, говорит, целуются, то плачут. Однова она хотела за окно выброситься, в другой — он чуть не зарезался.
— Что ж это с ним?
Приказчик пожал плечами. Сидевшая в углу с мастеровым какая-то женщина вдруг обернулась.
— Это ты про Синевых? — спросила она приказчика.
Тот кивнул.
— Про их балакаю.
Женщина внезапно оживилась и, поправив на голове платок, заговорила.
— Про этих господ ты у меня спроси. Я у их завсегда белье стираю и всю-то их жизнь — во как знаю! С чего они живут так...
Ж. тотчас поднялся и подошел к прачке. Протянув прачке, а потом мастеровому руку, он сказал:
— Позвольте познакомиться. Прокофий Степанов, по лакейской должности. — И, садясь подле их стола, прибавил: — Очень люблю, когда про господ рассказывают. Дай-ка нам, почтенный, две пары! — приказал он приказчику.
Прачка осталась очень довольна. Когда подали раскрытые бутылки, она и мастеровой чокнулись с Ж., и она тотчас заговорила:
— Господа-то эти душевные очень, да вот поди — не повезло! Барин-то в ей души не чает, и она в ем, и деньги у них, потому у барина хорошее место, а в доме ужасти что.
— Из чего ж промеж ими такая контрибуция? — спросил Ж. Прачка нагнулась к нему и понизила голос до шепота.
— Видите ли, она-то до свадьбы не соблюла себя. Он и обижается. Где да с кем? А она плакать да на коленки. А он хвать ее! Бьет, а потом сам на коленки и ноги целовать. Тут обнимутся и оба плакать. Я это однаво в 3 часа проснулась, в прачешную идтить. Анютка спит что мертвая, а там плач и голоса... Я и подойди. Аж жутко стало. Он говорит: я тебя убью! А она говорит так-то тихо: убей — и тишина вдруг, а потом как он заплачет... Анютка сказывает — и часа бы не прожила, кабы не доход...
Ж. налил в стаканы пива, чокнулся и спросил:
— А из себя красивые?
— И не говорите! Прямо парочка. Она-то такая стройненькая да высокенькая, что твоя березка. Волоса густые да длинные. Брови что угольком выведены, и всегда сурьезная. Нет чтобы улыбнуться...
— А сам?
— Тоже видный мужчина. Высокий, статный. Поначалу, как с бородой был, так еще был красивее.
— Сбрил, что ли? — спросил Ж.
— Совсем! Сказывал шутя, что барыня не любит. Борода-то из русого волоса, большая была такая...
— Ну, прощенья просим! — поднялся Ж.
— Что ж, уж идете?
— Я еще забреду. Тут на Клинском живу, — отвечал Ж., — а сейчас мне надо насчет места наведаться.
— Ну, спасибо за угощение.
— Не на чем!
Молчавший все время мастеровой вынул изо рта трубку и сказал:
— Теперь ужо за нами!
— Пустяки, — отвечал Ж. и, простившись за руку с приказчиком, вышел.
— Обходительный мужчина, — сказала прачка, — приятно и в компании посидеть.
А обходительный мужчина забежал домой, переоделся и через полчаса уже был у меня.
— Убийцы найдены! — сказал он и рассказал все вышеописанное.
С этих пор не проходило вечера, чтобы Ж. не распил в портерной на Серпуховской 6, 8, а то 12 бутылок пива в дружеской компании за беседой.
Он успел, кроме прачки, познакомиться и с обоими дворниками, и с Анюткою, и даже с ее фельдфебелем, и все они не могли нахвалиться своим новым приятелем.
Анютка успела рассказать Ж. много интересного и нового.
Они однажды после крупной ссоры словно помирились и все целовались. Потом собрались ехать к тетке на дачу, в Лугу. Уехали, а на другое утро барыня одна вернулась. Бледная, чуть живая, и сразу в постель легла.
— Я думала, что барин, может, бросил ее, потому что никогда не было, чтобы они разлучились. А тут и ночь прошла, а его нет. Только рано утром звонок. Я отперла и даже закричала. И барин, и не он! Бороду-то всю напрочь сбрил и усы окарнал. «Что это вы? — говорю, а он смеется: «Теперь барыня, — говорит, — довольна будет. Она мою бороду не любила!» Прошел к ней, и стали они что-то шептаться. Мирились, верно.
Ж. кивнул ей головою и сказал, подмигивая на фельдфебеля:
— А вы небось не прочь, кабы
