сняли сцену…
Он в конце концов выучил текст наизусть! Еще бы, времени у него было предостаточно! Он вернул мне папку, упрекнув за то, что я посоветовал ему взять ее в руки: папка все время мешала ему играть…
А после, вечером, когда все разошлись, он пришел ко мне… Со смущенным и покаянным видом человека, который хочет раз и навсегда купить себе чистую совесть.
— Прости, Пьер… Утром я проснулся и вспомнил, что сегодня годовщина смерти моего отца, у меня в голове помутилось.
— Я понимаю, Бернар. Если бы я знал, то сократил бы сцену в коридоре.
— Лучше текст… лучше б ты текст сократил, мне б стало легче… хоть немного!
Он с великим трудом подавил подкатившее к горлу рыдание и ушел, унося с собой свою грузную тень. Со спины мне было видно, как он рукавом украдкой вытирает глаза. Убедился, что я увидел, что он не хочет, чтоб я это видел, и исчез…
Ассистент режиссера подошел ко мне и прошептал на ухо:
— Годовщина смерти отца у него была неделю назад.
Вот так. Он не сдавался до самого конца.
Однако именно благодаря последней детали его вранье становилось скорее забавным, чем несносным, ведь с датами не поспоришь. Значит, в глубине души он знал, что бессовестно врет.
Несомненно, есть два разряда врунов: любители, которым нет прощения, которые попадаются на собственных выдумках, и профессионалы, такие, как Бернар Блие, которые в глубине души все прекрасно понимают, но развлекаются.
…Хотя я сам… Для меня вранье — вроде бокса. Зрителем бывал, и не раз, а самому не доводилось…
Уж поверьте на слово…
Особенно я люблю в жизни моменты, которые можно провести с друзьями: они знают тебя настолько хорошо, что понимают без слов. И это молчание прекрасно.
Надо сказать, что нам, мужчинам, свойственна стыдливость. И какие-то вещи просто так, по-приятельски, мы друг другу не говорим.
Девушку можно поцеловать, погладить по головке, сказать: «Я люблю тебя».
Друга можно хлопнуть по спине, посмеяться над ним беззлобно и сказать ему: «Ну, ты как?»
Карме и Блие прекрасно это понимали.
Уж они-то друг друга любили… по-мужски, не говоря об этом вслух, молча.
Однако, если на кого-то накатывает волна любви к кому-то, чувства просятся наружу, и нет сил сдержать напор.
И тогда… они давали себе волю — и пукали.
Но учтите! Пукали не приниженно, не вульгарно! Не просто так, не формально, не от нечего делать!
Нет! Это было основательно, весомо, исполнено глубокого смысла, с щемящими нотками истинной дружбы… А сколько в этом было душевной чистоты…
Мне встречались люди, жившие в полном согласии, но трудно представить себе более созвучную пару. Воистину, они спелись. То был могучий выброс дружеских чувств.
Видели б вы их за ужином…
Не выставляя чувства напоказ, они обменивались полными нежности взглядами и вели негромкую перекличку под столом — на своем языке, понятном только им двоим… и отражавшем малейшие нюансы чувств, от тихого «Привет, привет» до исчерпывающего «Просто мы вместе, дорогой ты мой человек…».
То были Монтень и Ла Боэси [4] тяжелой артиллерии.
Их дружба была тихой гаванью, в чьи воды никто не смел вторгаться.
Слова были ни к чему, чувствовалось, что между ними нет недомолвок. Это просто витало в воздухе.
Вот именно, витало.
Ах, какое же счастье я испытывал, оказавшись в самой гуще непрекращающейся перестрелки двух преданных друзей, как славно было окунуться в эту атмосферу братства.
При любых обстоятельствах: в машине, перед съемкой, во время съемки… Дошло до того, что они записали на моем автоответчике весьма своеобразный и глубоко личный звуковой сигнал.
С радостью внимая свидетельствам распиравших их чувств, сам я был не способен ответить им тем же. Жалкие остатки аристократического воспитания не позволяли мне дать волю эмоциям, а ведь мне, красневшему при слове «стул», потому что тот бывает жидким, столько хотелось им сказать, так много всего просилось наружу…
— Ты сам не знаешь, что теряешь, — говорил мне Карме. — Вредно держать все в себе.
В один прекрасный день они решили раз и навсегда посвятить меня в нюансы желудочно-кишечной грамматики.
Снимали «Высокого блондина». Мы с Жаном и Бернаром обитали в одном фургончике.
За вычетом Иветты — костюмерши, которая заходила туда перед нашим выходом на съемочную площадку, — то была только наша территория, так сказать, святая святых.
Иветта еще не пришла, и, как всегда в ожидании ее, мы попивали кофе, как вдруг они оба встали — с необычайно торжественным видом.
Видимо, их официальным представителем выступал Жан, потому что он, пристально глядя мне в глаза, сказал:
— Пьер, нам надо поговорить.
Карме, одетый в клетчатые трусы, выпрямился и застыл; казалось, он с трудом подбирает слова от волнения.
Блие, одетый в трусы с кармашками, стоял, выпятив живот, и вздохи нетерпения колыхали его монументальное чрево.
Торжественный момент. Они хотели убедить меня, не знали как, но оба сознавали: сейчас или никогда.
Ну и наконец после продолжительной паузы, по-моему, первым вступил Карме…
Как вам это описать?
Как верно предать то, что я видел и слышал, как отразить глубокий лиризм их выступления? Конечно, это не дословно, но воспринял я это именно так.
Он тихий пук издал — как шелест крыльев птички,
Метафорически изобразив кавычки.
«Вот вам название», — сказал, и в тот же миг
Невиданный букет передо мной возник.
Прислушайтесь, друзья, как много в звуке этом —
Пук праздничных цветов, испуг от града летом,
Как сильно в ноздри бьет громокипящий вал!
Кто может выжить и воскликнуть «Не попал!»?
Тот настоящий друг, чьи помыслы не мелки,
Кто с честью выйдет из подобной переделки,
Не будем же себя удерживать ни в чем
И с буйной яростью к пристрелке перейдем!
Любезному Карме знакомо это дело:
Он мастер ягодиц в искусстве артобстрела!
Однако не стерпел заносчивый Бернар —
Его перпетуум в ответ нанес удар.
Карме запнулся и, застыв как истукан,
Издал короткий звук, как неисправный кран.
Тогда вскричал Блие: «Мой друг, вы слишком кратки!
А сколько бы могли об этом недостатке —
Верней, достоинстве — вы разного сказать!
Задиристо: „Трещит… Большой печи под стать!"
Напыщенно: „О Пук! Тебя без проволочки
Я с буквы прописной пишу и с красной строчки!“
Простецки: „Ей же ей, а мой-то тем хорош,
Что даже носом ты в ответ не поведешь! “
Учено:,Крепковат… И бархатист при этом,
Да
