Там сложные трюки. Именно: когда лошадь шла на препятствие, я делал сальто назад — должен был попасть в седло другой лошади. Но это, конечно, невозможно было сделать — это только в страшном сне может присниться. Поэтому уж как-то там монтировали, а вот выпрыгивание с лошади назад — это я выполнял сам… Незаметно убрал из стремян ноги и из седла делал сальто-мортале — там внизу уже ловили. Трюк очень опасный, потому что лошадь может ударить ногами. А тем более весной, когда лошади все нервные.
…Это очень смешной эпизод: ноги болтаются, лошадь побежала в другую сторону. Она обегает препятствие — он вылетает из седла в другое… С удовольствием вспоминаю это время, потому что это стало моим любимым видом спорта. После этого теперь, как мне попадется «лошадиная» картина, — только одна радость! Я очень люблю лошадей и, значит, люблю фильмы с лошадьми».
Несмотря на то что у Высоцкого остались веселые воспоминания о работе над этой картиной, при выполнении сальто он сильно повредил ногу и долго хромал. Из-за этой травмы он не прошел в 1963 г. срочной службы на флоте, где его, как мы помним, давно принимали за своего.
Скитания Владимира Высоцкого по театрам, случайные съемки в кино, телеспектаклях, поездки с агитбригадами по Сибири и Казахстану продолжались до осени 1964 г.
Людмила Абрамова вспоминает, как в этот трудный период их жизни «Володя пытался «продать» свои песни известным мастерам эстрады»:
— …сидели без копейки. Мы оба весьма обтрепанные, я с животом (я ждала Никиту), приехали на большой эстрадный концерт в летнем театре Эрмитажа и пошли по артистическим комнатам. Володя пел песни и предлагал их для исполнения. Мастера искусств пожимали плечами и только что не посылали его куда подальше. Наконец, мы добрались до комнаты, в которой готовился к выходу Кобзон. Он послушал Володю и сказал: «Никто твои песни петь не будет, но ты их будешь петь сам! Поверь мне, пройдет не так уж много времени, и ты станешь с ними выступать. А пока возьми у меня в долг — вернешь, когда появятся деньги!» Двадцати пяти рублей нам тогда вполне хватило…
Иосиф Кобзон оказался прав. Вскоре музыкальные произведения Владимира Высоцкого в авторском исполнении стали распространяться стихийно и стремительно: пленки с его записями переписывались сотни раз, песни, спетые им где-нибудь в Ногинске или Томске, пелись с искажениями, иногда не под тот мотив, по всей стране, становились народными. Простота ритмов, модный, так называемый «блатной» стиль, но в то же время без восхваления, без воспевания воровской жизни (что нередко в тюремных песнях) — все это было в ранних произведениях Высоцкого, и хотя позже он будет называть их «данью времени», «поиском формы», именно они в середине 70-х принесли ему известность как автору и исполнителю песен и помогли попасть в Театр на Таганке.
До появления там нового режиссера Юрия Петровича Любимова и обновления актерского состава весной — летом 1964 года, Театр драмы и комедии на Таганской площади пустовал. Он находился далеко от центра, и если народ туда и приходил, то в принудительном порядке, «в нагрузку» к «Современнику», порой артистов на сцене было больше, чем зрителей в зале. Именно в это время Владимир Высоцкий опять был не у дел, искал «свой» театр. В какой-то мере Театр на Таганке случайно привлек его внимание. «Четырнадцать лет тому назад я пришел в помещение театра Маяковского. Шел спектакль «Добрый человек из Сезуана». Это был первый спектакль Театра на Таганке, просто театр играл в этот день в другом помещении. Я тогда там не работал. И вдруг я увидел на сцене, такое, что меня потрясло. По всем делам, и по режиссуре, и особенно по поводу того, как там использованы песни в этом спектакле, песни и музыка. Было удивительно, потому что я вдруг увидел, что очень многое у нас совпадает»[11].
Владимир Высоцкий захотел во что бы то ни стало попасть в Театр на Таганке. Прежде чем он пришел туда с показом, о нем говорили главному режиссеру театра Юрию Петровичу Любимову многие: актриса Т. Додина, режиссер Анхель Гутьеррес, Станислав Любшин, которого сам Высоцкий называл человеком, порекомендовавшим его Любимову. Для показа был выбран отрывок из «Ведьмы» А. П. Чехова, где Владимир играл роль дьячка. Эту сцену он вместе с Таисьей Додиной репетировал у нее дома, а затем представил на суд художественного совета Театра на Таганке. По воспоминаниям Т. В. Додиной, нельзя сказать, что их выступление понравилось Юрию Петровичу. Владимир «был очень зажат…, переволновался, потому что для него в его тогдашнем положении это была единственная соломинка». Сам Любимов так вспоминал о своей первой встрече с Высоцким[12]:
«Каким он пришел? Смешным. Таким же хриплым, в кепочке (кепочку снял вежливо), с гитарой, в пиджачке букле — тогда такие носили… Парень очень крепкий. Значит, сыграл чего-то, какую-то сценку. Ну, сыграл, не поймешь, собственно, брать — не брать… А потом я говорю: «У вас гитара?» — «Гитара». — «А вы хотите, значит, что-то исполнить?» — «Хочу». Я говорю: «Ну пожалуйста, исполните…»
После того как Владимир Высоцкий исполнил несколько песен, Любимов спросил:
— Скажите, так это вы — автор песен, которые сейчас всюду поют?
— Да.
— Ну, я вас возьму.
В сентябре 1964 года Высоцкий был принят на работу в Театр на Таганке, сначала по договору, затем — с определенным окладом. О работе Владимира Семеновича в театре Ю.П Любимова мы подробно расскажем в следующей главе, а закончить повествование о начале творческого пути Высоцкого хотелось бы словами концертного выступления певца и артиста, где он сам дает оценку появлению в его жизни Театра на Таганке:
«…Мне, в общем-то, страшно повезло, что я не бросил писать стихи. Не бросил потому, что поступил работать в Театр на Таганке…
…Юрий Петрович Любимов, наш главный режиссер, отнесся с уважением к… песням и предложил мне работать из-за того, что эти песни не были ни на кого похожи. Он очень сильно меня в этом поддерживал, всегда приглашал по вечерам к себе, когда у него бывали близкие друзья — писатели, поэты, художники, — и хотел, чтобы я им пел, пел, пел.
Я не знаю, но думаю, что именно из-за этого я продолжил писать. Мне было как-то неудобно, что я все время пою одно и то же. Тем более, что я стеснялся петь дворовые песни в этих компаниях, а их у меня тогда было больше, чем не дворовых.
Я хотел, чтобы всякий раз, когда я приходил в такие компании или когда мне предлагали написать песню для спектакля, мне не приходилось бы искать песни среди своего старого репертуара. И, видимо, больше всего на меня подействовало, что люди, работавшие рядом со мной, не оказались безразличными к этому делу.
