Мы стояли зачарованные, молчаливые. Из этого оцепенения нас вывел резкий, настойчивый звонок буфетчика – он уже вторично призывал нас к столу. Было 6 часов вечера – пора ужина.
И на этот раз нас обмануло полярное солнце, этот медный шар, который болтается на небе, как фонарь на столбе, не скрываясь и не погасая ни на миг. Не будь вызова к обеду и ужину, мы, наверное, и вовсе бы перепутали время суток: полночь и полдень, утро и вечер.
Мы спустились в столовую, наспех поужинали, торопясь снова подняться и посмотреть, что же будет дальше. Льды становились все более сплоченными. «Малыгин» заметно сдавал в скорости. Все чаще капитан командовал: «Задний ход!»
В 10 часов вечера корабль остановился: дальше лежали мощные торосистые поля, плотно сжатые. Нашему ледокольному пароходу не под силу было пробиваться в них.
Летчикам приказали выгрузить самолет и готовиться к полету для разведки пути во льдах.
Нам предстояло работать на этом льду – выгрузить на него самолет, превратить льдину в аэродром, годный для взлетов и посадок.
Движущийся лед таил массу разных неожиданностей, был полон всяких не совсем приятных сюрпризов. Там, где он казался крепким, мы как раз и проваливались. Нам все чудилось, что поле вдруг расколется надвое и каждую половинку потащит в разные стороны. Что тогда?
Моряк – тот побежит к ледоколу, а вот мы, летчики, – наверное помчимся к самолету. Мы были спокойны за ледокол: он не потонет, выплывет, а самолет плавать не умеет.
Так у нас и получилось. Едва мы выгрузили самолет на лед и стали его собирать, нас накрыл туман, поднялся ветер. На нашу льдину двинулись другие льды. Мы все же успели поднять самолет на борт судна, но от нашего летного поля остались лишь маленькие обломки. Пришлось снова искать аэродром.
Все это еще было поправимо. Передвигаясь на ледоколе, мы всегда могли обследовать окружающие поля, подготовить новую льдину для взлета. Нас больше интересовало, выдержит ли этот лед нашу машину в случае вынужденной посадки.
Меньше всего мы рассчитывали на то, что нам при возвращении придется садиться на то же самое поле. За время полета льдину могло раздавить, унести куда-либо в сторону. Значит, нам предстояло искать и приспосабливаться к посадке на неизвестное место. Такая работа даже на земле сопряжена с большим трудом и риском. Здесь же все усложнялось неизвестностью самих льдов и их характера. Я понимал, что садиться у ледокола сравнительно нетрудно: тут тебя встретят, покажут направление ветра; если нужно, расчистят площадку; а вот садиться вдали от ледокола, где ничего не видно, где никто не покажет направление ветра, куда труднее.
Я вспоминаю теперь об этом со спокойной совестью потому, что мне удалось выполнить все полеты благополучно, без каких бы то ни было аварий и поломок самолета.
Только 21 июня в 11 часов «Малыгину» удалось пробиться к ледяному полю, хотя и не совсем гладкому. Поле выровняли и приспособили под аэродром. Весь персонал экспедиции дружно работал на выгрузке самолета.
Самая тяжелая работа снова выпала на долю наших механиков. Они работали по восемнадцать часов подряд, с небольшим перерывом на обед. Несмотря на сильное переутомление, они осмотрели каждый винтик, чтобы при выпуске самолета в воздух быть уверенными в его надежной работе.
Таким образом, мы подготовились к первой разведке льдов. Погода в районе стоянки ледокола была ясная, видимость хорошая.
21 июня
Сегодня первый раз совершены три пробных полета. Полеты над льдами не новинка для меня. Но все же нынешние полеты носят совершенно особый характер. Думаю, что до сих пор ни один советский пилот не поднимался с такого аэродрома, с какого пришлось подниматься мне.
Аэродромом служили пловучие льдины. Я не мог пользоваться чьим-либо опытом: приходилось считаться с неизвестными условиями и поэтому действовать с особой осторожностью.
Мы находились на 76°39' северной широты и 27°12' восточной долготы. С правого борта у нас было ровное ледяное поле. Я сделал несколько пеших разведок на этому полю. Лед был покрыт толстым слоем снега. Сначала я порадовался, но вскоре пришлось разочароваться: снег был талый, я проваливался в него по колено и попадал в воду.
Подняться самолету с такого аэродрома довольно трудно. Еще труднее удачно спуститься. Не скрою, я приступил к полету без особой уверенности в том, что не случится какая-нибудь неприятность.
В первом полете участвовал наш метеоролог. Полет длился всего двадцать пять минут. Потом я взял на борг гидрографа, который должен был произвести разведку льдов.
Летая, я испытывал громадное удовольствие. Радуют и поражают абсолютная прозрачность воздуха и отчетливая видимость на громадное расстояние. Высятся гигантские айсберги, увенчанные огромными снежными шапками. Всюду холмы нагроможденных друг на друга крупных льдин. Своеобразный и очень живописный пейзаж, подобного которому не увидишь нигде.
Поднявшись над «Малыгиным» на высоту двухсот метров, мы ясно увидели пустынный и волнистый берег острова Надежды, того острова, к которому с таким трудом приближаются суда. Его следовало бы назвать островом Безнадежности; как мы потом узнали, в старых английских лоциях он примерно так и назывался.
Постепенно мы набрали высоту до девятисот метров. Картина, открывшаяся перед нами, была великолепна, изумительна. Однако я прекрасно отдавал себе отчет в том, что эти льды были настолько же заманчивы для взгляда, как и опасны для посадки. Это не были плотно сжатые поля спрессованного льда, какие имелись там, где мы поднялись. Лед, который мы видели сейчас и над которым плавно кружил наш самолет, был весь в движении. Там и сям поблескивала вода в разводьях. Спуститься на этот пловучий лед, пожалуй, можно, но подняться немыслимо.
Мое внимание было напряжено до крайности: нужно было учитывать безошибочно снос самолета ветром, правильно выдерживать компасный курс, чтобы не сбиться и не потерять место стоянки ледокола. А ледяные просторы манили к себе, жаль было отрывать глаза от горизонта, хотелось охватить все, отгадать, что скрывается за этими льдами.
Я вел машину на северо-восток. Мы пролетели около ста двадцати миль. Вдали обрисовались контуры островов Карла, откуда до мыса Фойн, где находилась часть экспедиции Нобиле, оставалось сто восемьдесят миль. От «Малыгина» до островов Карла было около двухсот миль. Я держал курс на эти острова.
Мы только что пробили полосу тумана, белая пелена которого замкнулась за нами. Впереди между самолетом и островами поднималась другая пелена, за которой ничего не было видно. Конечно, в случае необходимости можно было бы прорвать и эту полосу, но полет наш считался разведочным и рисковать не следовало. Я стал поворачивать на юго-восток.
