— В течение пяти минут очистить помещение!
Я очень опасалась, чтобы кого-нибудь не подвели нервы. Но все держали себя прекрасно.
— Мы подчиняемся насилию, — сказала я полицейскому комиссару.
В моей комнате зазвонил телефон. Звонили из главного корпуса.
— Уже явились.
— Все в порядке. Не торопитесь. Спокойно.
И начались эти пять минут. Женщины не спеша причесывались, курили папиросы, не спеша надевали ботинки, еще медленнее укладывали вещи. Прошло пять, десять, пятнадцать минут — мы все еще не были готовы. Комиссар бесился, но ничего не мог поделать: ведь мы не оказывали сопротивления и заявили, что покидаем помещение.
То и дело на моем столике звонил телефон. Полицейские почему-то не протестовали против того, что я беру трубку и что звоню сама.
— Спокойно, не торопитесь.
— Собирайте-ка все свои вещи.
— Спокойно укладывайте свои вещи, не торопитесь.
— Никаких пререканий с ними, не поддавайтесь на провокацию!
По истечении получаса мы стали медленно спускаться по лестнице. Члены забастовочного комитета покидали здание последними. Я еще раз обошла все комнаты, проверила, все ли в порядке. Мы спускались по лестнице, чувствуя за спиной острие штыка.
Во дворе мы встретились с толпой бастующих, выходивших из главного корпуса. К своему изумлению, мы не увидели того, чего ожидали, — тюремных карет.
Правительство, видимо, учло, что наш арест мог бы вызвать огромное возмущение и ответную забастовку пролетариата Варшавы.
Утром все наши приняли участие в учительской демонстрации. Девяносто процентов учителей Варшавы в этот день не пошли в школы. Занятия не состоялись. По городу двигалась внушительная демонстрация учителей. Полиция несколько раз разгоняла ее. Впервые учитель почувствовал на своей спине удары резиновой дубины. Впервые Варшава видела демонстрацию интеллигенции и нападение полиции на интеллигенцию.
Весть о ходе демонстративной забастовки в Варшаве как вихрь пронеслась по всей стране, и всюду начались митинги протеста, забастовки, демонстрации учителей.
Но учителя после демонстрации вышли опять на работу, а мы, сотрудники союза польских учителей, продолжали трудную забастовочную борьбу.
…Через несколько недель правительство устранило совершенно скомпрометировавшего себя комиссара и назначило другого, причем стало известно, что этому другому было поручено замять дело.
Мы бастовали с тридцатого сентября по первое января. Первого января состоялись перевыборы правления союза. Учителя избрали то же правление в том же составе. Комиссар удалился. Сотрудники могли возвратиться на работу.
Оказалось, что если есть воля к борьбе, если есть вера в победу — можно подниматься против любой силы.
Маленькая горсточка — триста сотрудников союза польских учителей — парализовала покушение правительства на рабочие организации, на профессиональные союзы.
Но если сотрудники сделали все, что могли, нельзя сказать того же о правлении. Так же трусливо и нерешительно, как вначале, оно вело себя и дальше. Прежде всего выяснилось, что между правлением и представителями правительства заключено какое-то тайное соглашение. Правление приняло условие, что я и Яська не будем больше работать в союзе, а в дальнейшем уволят и всех остальных участников забастовки.
Бешенство правительства обрушилось главным образом на меня. Премьер-министр генерал Складковский заявил, что он никогда не простит мне двух вещей: написанной мной книги «Родина» и забастовки СПУ, которая, по его мнению, «потрясла государство».
Для меня вновь начался хорошо знакомый мне период безработицы, и такой безработицы, когда нет ни одной двери, от которой не уходишь с отказом.
Эта безработица продолжалась до конца, то есть до самой войны. Это не значит, однако, что у меня не было работы: я была все время страшно занята, только мои занятия не давали мне никаких заработков.
С момента приезда в Варшаву я завязала связи с коммунистической партией и с Мопром. Началась лихорадочная работа. Кампаний следовали одна за другой.
Большая борьба шла за амнистию: мы требовали освобождения политических заключенных из переполненных ими тюрем. Я выступала на митингах, писала статьи.
Едва кончилась борьба за амнистию, частично увенчавшаяся победой, как началась работа по созыву Брюссельского международного конгресса мира. Опять статьи, собрания, митинги, сбор подписей по всей стране.
Потом работа в издательствах: я сотрудничала в редакциях нескольких газет, которые ставили главной задачей объединение всех сил, враждебных реакции. Когда полиция закрывала одну газету, мы создавали другую.
Кроме того, надо было заботиться о заключенных, находившихся в тюрьмах, и об их семьях, вести кампанию протеста против порядков в концентрационном лагере Береза Картуская, бороться со все возрастающей волной антисемитизма.
За пять лет жизни в Варшаве я не имела ни одной свободной минуты. Все время приходилось жить в страшном нервном напряжении. Через нашу квартиру проходили сотни людей. Всегда надо было что-то устраивать, кого-то спасать, кому-то помогать.
Я познакомилась в это время со многими новыми, интересными людьми, узнала много новых, интересных вещей. А самое главное: я чувствовала, что делаю что-то важное, что ни минуты не остаюсь в бездействии, ни на минуту не становлюсь ненужной.
Это был красивый, трудный и опасный период. Я была уверена, что он закончится для меня многолетним тюремным заключением.
Но случилось иначе.
Единственным перерывом в моей работе был короткий, гораздо более короткий, чем прежде, период летних каникул.
Моя дочка уезжала с моей матерью на два с половиной месяца в Менженин, деревню в Подлясье, на реке Буг, где мы с мужем тоже проводили несколько недель в году.
Я хорошо познакомилась с деревней, присмотрелась к жизни расположенного поблизости помещичьего имения. Из этого материала получилась моя, написанная именно в Менженине, книга «Земля в ярме».
Мы отправлялись путешествовать по реке. Купили в Ковеле крошечную, узкую, неустойчивую байдарку и тут же спустили ее на реку. На пристани реки Турьи сейчас же собралась масса зевак. Мы стали укладывать свои вещи: палатку, запасы продовольствия. Байдарка погружалась все глубже, и мы не решались сесть в нее при свидетелях. Казалось, что она сядет на дно неглубокой здесь Турьи. Мы отвели байдарку за город и там устроили испытание. Она погрузилась до самых бортов и… все же поплыла.
Турья несла нас сквозь полесскую равнину, между чудесными цветущими лугами, лесами и зарослями, по широко разлившимся озерам.
