Россия задыхалась в тяжелой ночной бессмыслице. Хозяевами жизни были люди дворянской черни. Они могли охотно признаваться:
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны,
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы… —
но власти своей они не хотели уступать никому. Поэт для них являлся явлением вполне антинравственным и антигосударственным, не оправданным их табелью о рангах. Такого звания в табели не было и не могло быть.
В противоречивости живого характера, в капризной наследственности условных традиций, в разгаре журнальных ссор мы знаем несколько Пушкиных, но главнее всех тот — единственный, который поэт и который всечеловечен и народен вместе с тем. Это то, что говорится сердцем: я русский, сражающийся за свободу Испании, то есть я же и Квирога, я русский, но я за восставших греков, я русский — и все народы мои братья, с которыми я буду в минуту их борьбы, потому что ложны границы, разделяющие человеческие племена. Вот этого до него никто из поэтов не говорил.
Никто из русских поэтов не уделил столько строк, как мы бы сейчас сказали, национальной и интернациональной тематике. Он писал про грузин, башкир, украинцев, татар, поляков, испанцев, евреев, немцев, англичан, калмыков, тунгусов, индейцев, американцев, шведов, цыган, черкесов, турок, молдаван.
Из какого источника брал он силу, если люди его класса жили уже усталостью? Этот источник назван им, и этот источник действительно силы неисчерпаемой: это великий народ русский.
Любовь поэта и народа взаимна. Народ на своих бескрайних полях, среди горя и нищеты носивший неизменную мечту о грядущем царстве счастья, народ, не выходивший из каторги трудовой, имел душу борца и богатыря, неутомимого работника.
Пушкин любил народ преданной и умной любовью. Народ нельзя было до конца одурманить ни порохом царских сражений, ни поповским ладаном. Он не был дураком, этот народ. Притворялся он иногда Балдой в мудрости своей, чтобы лишний раз подчеркнуть, что никакой черт его не проведет, что если у попа он временно служит, то это не помешает ему идти за Разиным и за Пугачевым. Он гнал поляков и двунадесятиязычную армию, он сам сложил предания, и былины, и сказки, и песни о своих трудах и подвигах. Пушкин был согреваем их дыханием с детства.
И Стеньку Разина и Пугачева вывел он на страх самодержавию, показал Смутное время, и грозу народа, и его безмолвие, и чудо его сказок, и прелесть его песен.
И если он, Пушкин, трудился над изгнанием из словесности русской всего искусственного, всего заимствованного рабски, темного, неряшливого, если он начинает первым историю новой русской литературы во всех ее жанрах, то рядом с исчезающим изящным и слепым пасынком жизни — Онегиным, что дожил
Без цели, без трудов До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга… —
является новый герой. Этот новый герой
Дичится знатных и не тужит Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине,
…трудом
Он должен был себе доставить И независимость, и честь.
А в «Повестях Белкина», в «Пугачеве», в «Дубровском» уже заговорила великая сила простых людей. Развитие народа задержать
нельзя. Пусть его гнетут, но уже поздно: на поприще ума нельзя нам отступать.
Будут новые Ломоносовы, будут новые Кулибины.
…Настал день, и снег под черной сосной «на берегу пустынных волн» обагрился «поэта праведною кровью».
Как ночные звери, набросились на него враги, чтобы скрыть от народа даже его могилу, но над ней стояло золотое непогасающее сияние его стихов, и этого зарева над Россией хватило на сто лет и еще хватит.
Сменялись люди и сроки. Народ вел борьбу не на жизнь, а на смерть, но и в этой борьбе народ не отдал поэта никому, он целиком сохранил его для себя, для новых поколений.
От великого нашего Владимира Ильича Ленина до красноармейцев, разбивших Юденича и восстановивших боевыми руками своими домик смиренной няни поэта — Арины Родионовны, — весь народ помнил поэта.
Нет больше на свете страны, «Горюхиным называемой». Мы, люди сталинской эпохи, живем в прекрасной семье свободных народов, которую составил незыблемый — надежда всех передовых людей человечества — Советский Союз.
И наше единственное в мире доброе для человека государство сегодня встречается с добротой гения так дружески еще и потому, что он предчувствовал нас в стихах своих, наше дело по освобождению земли от человеческого мусора предвидел и жертвы ему приносил всем подвигом своей недолгой жизни.
Мы возвещаем миру новое и единственное начало справедливости. Это же начало жило в его сердце поэта и гражданина.
Пушкинские стихи доходили сквозь мрак реакции до людей городов и деревень, до людей ссылок и рудников, они стучались в каторжные норы — они лежат сегодня в нашем столе, залитом ослепительным солнцем советских пространств!
Финн и тунгус читают их и переводят. Калмычка, о которой поэт писал:
Ты не лепечешь по-французски,
Ты шелком не сжимаешь ног… —
ходит в шелковых чулках и в шелковых платьях, читает по-француз-ски и танцует на балах, и когда она стоит на крыле самолета, чтобы
прыгнуть с парашютом, окидывая вольным глазом широкую свою родину, она может повторить слова поэта:
О нет, мне жизнь не надоела.
Я жить люблю, я жить хочу!..
Мы хотим полно и весело жить. Мы ничего не боимся в жизни. Никакие трудности нас не пугают. Пусть же с нами будет постоянным спутником Пушкин, не тот, что стоит в бронзе памятника, не тот — академический, в тоге примечаний и комментариев, а веселый, добрый и мудрый, из своего далекого времени сказавший слово привета людям сегодняшнего дня:
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое…
И когда мы окончательно победим во всем мире и все народы принесут на пир дружбы радостные имена своих гениальных поэтов и писателей, мы вспомним тебя, Пушкин, первым на всемирном нашем торжестве!.. (Продолжительные аплодисменты.)
Приложение № 18 1
ЗАБЛАГОВРЕМЕННЫЙ РЕВЕРАНС
Академия Гонкуров, подражая французскому Пен-клубу, избравшему своими членами-корреспондентами еще в бытность их в СССР
В.Максимова, В.Некрасова, А.Галича, а теперь — В.Войновича и Э. Кузнецова, решила избрать своим членом-корреспондентом русского писателя в СССР и выбрала… Валентина Катаева! Комментарии излишни.
Впрочем, почему не добавить, что академики предполагают совершить коллегиальное путешествие в СССР. Видимо, слегка стесняясь своего выбора (единогласного), они объяснили журналистам, что Катаев был другом Б. Пастернака.
