Впрочем, почему не добавить, что академики предполагают совершить коллегиальное путешествие в СССР. Видимо, слегка стесняясь своего выбора (единогласного), они объяснили журналистам, что Катаев был другом Б. Пастернака.
Мертвые не возразят.
(Русская мысль. Париж. 1976. 22 апреля.)
Лидия Чуковская В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «РУССКАЯ МЫСЛЬ», ПАРИЖ.
«ЛУЧШЕ НАМ НЕ ЗНАТЬСЯ…»
26 апреля 1976 года Ваша газета сообщила об избрании В.Катаева чле-ном-корреспондентом Академии Гонкуров. Обосновывая в беседе с журналистами свой выбор, академики сослались, в частности, на то обстоятельство, что В.Катаев был другом Б.Пастернака. Заметка в «Русской мысли» кончается скорбным возгласом: «Мертвые не возразят». Не всегда, однако, это горестное наблюдение сбывается. Если бы оно сбывалось всегда — подлинная история культуры, да и вообще история человечества оказалась бы нам недоступна. К счастью, в данном случае истина восстановима легко. В письме к Корнею Чуковскому, приводимому ниже целиком, без изъятий, Борис Пастернак сам, собственным голосом, с совершенной ясностью характеризует свое отношение к В.Катаеву.
25 июня 1958 года
Дорогой Корней Иванович, так как Вы все равно достанете образцы этой сонной, ничего не значащей мазни, то пусть лучше все же она будет от меня[70]. Я утром тогда с Вами говорил, что я головой и сердцем не тут, а в ближайших, имеющих со мною скоро случиться происшествиях, отчасти — в переписке. Это все время продолжается и отнимает у меня все время. Так что ничего Вам об этих, притом таких немногочисленных, пустых страничках ни думать, ни говорить не надо. Если хотите помочь мне, скажите Катаеву, что очки его сбили меня с толку, и я не знал, на чей поклон отвечаю. А потом и пошел любезно разговаривать с ним в ответ на приятные новости, которые он мне сообщил. Но, конечно, что лучше нам совершенно не знаться, таково мое желание. И это без всяких обид для него и без каких бы то ни было гражданских фраз с моей стороны. Просто мы люди совершенно разных миров, ничем не соприкасающихся.
И ведь скоро все эти «водоразделы» возобновятся для меня(Курсив мой. — Л. Ч.).
У меня не было времени читать Вашу книгу дальше. Я рад, что встретил Вас и имел случай сказать Вам, до какой степени удивляюсь талантливости и увлекательной силе Ваших беглых, движущихся, никогда не топчущихся на месте и вдруг озаряющихся светом целой эпохи изображений. Спасибо также за напоминание об А.(нне) А.(ндреевне)[71]. Я рад был благодаря Вам им воспользоваться, а без Вас забыл бы. Обнимаю Вас.
Любящий Вас Б. П.
Приложение № 19О ПАСТЕРНАКЕ
О творчестве Б.Пастернака с большим уважением говорится в различных статьях по истории советской литературы и поэзии. Поднимался вопрос даже об издании в СССР «Доктора Живаго», хотя это произведение и оценивается как неудачное и содержащее ряд ошибок. А между тем как будто до сих пор формально не отменено постановление президиума правления СП СССР, бюро Оргкомитета СП РСФСР и Президиума правления Московского отделения СП РСФСР, в котором, в частности, говорится:
«…Начав когда-то с деклараций о “чистом искусстве”, Б.Пастернак кончил тем, что стал орудием буржуазной пропаганды, выгодным объектом спекуляции для тех кругов, которые организуют “холодную войну”, стараются оболгать все прогрессивные и революционные движения. Реакционные круги встретили морально-политические падения Пастернака с одобрением совсем не потому, что ценят в нем какой-то писательский талант, а потому, что он присоединился к их ожесточенной, но безнадежной борьбе против поступательного движения истории.
Литературная деятельность Пастернака давно иссякла в эгоцентрическом затворничестве, в самоизоляции от народа и времени. Роман “Доктор Живаго”, вокруг которого поднята пропагандистская возня, обнаруживает только непомерное самомнение автора при нищете мысли, является воплем перепуганного обывателя, обиженного и устрашенного тем, что история не пошла по кривым путям, которые он хотел бы ей предписать. Идея романа фальшива и ничтожна, вытащена с декадентской свалки.
Б.Пастернак порвал последние связи со своей страной и ее народом, превратил свое имя и свою деятельность в политическое орудие в руках реакции. Присуждение Пастернаку Нобелевской премии, по существу, за роман “Доктор Живаго”, наспех прикрытое высокопарными фразами о его лирике и прозе, в действительности подчеркивает политическую сторону нечистоплотной игры реакционных кругов.
…Учитывая политическое и моральное падение Б.Пастернака, его предательство по отношению к советскому народу, к делу социализма, мира, прогресса, оплаченное Нобелевской премией в интересах разжигания холодной войны, — президиум правления СП СССР, бюро Оргкомитета СП РСФСР и Президиум правления Московского отделения СП РСФСР лишают Пастернака звания советского писателя, исключают его из числа членов СП СССР (принято единогласно)» (Известия, 1958, 29 окт).
На заседание этих организаций был приглашен и Пастернак. Он, однако, прислал письмо, основные положения которого состояли в следующем:
1. Я искренне хотел прийти, но не смог — заболел.
2. Я и сейчас еще верю, что можно писать «Д.Ж.», оставаясь советским писателем. Тем более что это было в 56 году, когда появился роман Дудинцева «Не хлебом единым».
3. Я передал рукопись «Д.Ж.» итальянскому коммунистическому издательству и ждал цензурованного перевода. Я согласен был выправить все места…
4. Дармоедом я себя не считаю.
5. Самомнения у меня нет. Я просил Сталина позволить мне писать, как умею.
6. Я думал, что «Д.Ж.» коснется дружеская рука критика.
7. Ничто не заставит меня отказаться от чести быть Нобелевским лауреатом. Но деньги (премию) я готов отдать в фонд Совета мира.
8. Я не ожидаю от вас справедливости. Я жду всего для себя. Но, прошу вас, не торопитесь. Славы и счастья вам это не прибавит.
31 октября 1958 года в Доме кино состоялось общее собрание московских писателей. В повестке дня вопрос о Пастернаке. Председательствовал и делал первое сообщение С.С.Смирнов. Один из присут
ствовавших на собрании сделал краткую протокольную запись доклада и выступлений, которая приводится ниже.
С.Смирнов оглашает письмо группы писателей, одобряющих исключение П. из СП и требующих еще более суровых кар. Затем Смирнов огласил телеграмму П., посланную им Шведской академии: «…бесконечно признателен… тронуг… горд… сконфужен…» И интервью иностранным корреспондентам: «Я счастлив… Я хотел бы поехать в Стокгольм за премией…»
