О каких еще ненормальных подозрениях вы говорите, я не знаю, не хочу ни знать, ни понимать. Я вам никогда ничего подобного не выражала, и если есть люди с нечистым воображением, толкующие мои мысли и чувства по — своему, — я в них неответственна.
Подозрительность во мне явилась исключительно потому, что последнее время все от меня скрывалось: разговоры, свиданья, дневники, письма, тайная передача каких- то бумаг в сообществе дочери Саши и разных ваших секретарей, чего прежде никогда не было в долгое время моего замужества. Если так усердно все от меня скрывают, то есть что скрывать, и невольно возбуждает страх и подозрение.
То, что я пережила в эти почти три месяца, не может сравниться ни с какими страданиями во всей моей жизни. Смерть Ванечки я легче пережила, потому что в ней была воля Божья. В отнятии же у меня любви Л. Н. и в вмешательстве постороннего человека в нашу супружескую, любовную жизнь — я чувствую волю злую. Вы сами пишете, что и раньше я это усматривала. Между нами никогда никого не было и не будет. Я поставила Л. Н. категорично выбор: или вы, или я. Он избрал пока последнее и обещал мне: 1) с вами не видаться, 2) дневников вам не давать и 3) не разрешать фотографий с него.
Мое отчаяние доведено до такой степени, что если я не лишила себя жизни, то потому, что не хочу, уйдя из жизни, уступить вам моего мужа. Пусть посылает вам свои бумажки, которые вы так старательно у него отбираете, это дело его. Но если Л. Н. не сдержит своих обещаний, я уеду от него, это наверное. Я не могу больше жить с такими страданиями, которые испытывала все это время, и вы не вправе нам это причинять.
Цель вашего, якобы доброго, письма мне уж слишком ясна и очень наивна: вы хотите возобновить свои отношения личные со Л. Н. Это и понятно. Всякое расположение людей лестно, а тем более такого человека. Но он без вас теперь жил в Кочетах весело и спокойно, смеялся, шутил, играл в шахматы и в винт почти ежедневно до 12–ти часов ночи и совсем не имел вид страдающего, как вы пишете, а напротив, гораздо более радостного, чем под вашим гнетом. Почему же и в Ясной Поляне не быть тому же, как было всегда без вас? Недолго нам осталось жить на свете, и пусть мы кончим последние дни нашей жизни в том же общении без посторонних влияний, в каком мы начали нашу молодую супружескую жизнь.
Как могу я измениться, если мотивы моих страданий останутся те же? Если вы можете быть справедливы, вы должны признать, что лично вам я никогда не сказала ни одного даже неучтивого слова и никогда не позволяла себе вмешиваться в ваши семейные и личные дела, не внушая ни вам, ни вашей жене, застрелилась бы я от таких супругов.
И это письмо вызвано вами. Я считала между нами все оконченным навсегда и вас в жизни нашей — совсем лишним.
Извините за мой искренний и правдивый ответ. Другого я дать не могла: все было бы ложью, которую я ненавижу.
Не знаю, что я буду думать, чувствовать и делать со временем. Но пока я еще больна и разбита и душой и телом от всего пережитого, чему причиной вы и мой муж отчасти. До вашего вмешательства в мою семью ничего подобного в моей жизни не было, что произошло теперь, и, надеюсь, не будет после вашего удаления из личных отношений с моим мужем. Вот и все.
София Толстая».
Письмо Александры Львовны к нам от 30 сентября.
«Дорогие друзья, Анна Алексеевна и Александр Борисович, простите меня, что так долго не писала вам и не давала вестей об Л. Н… Последнее время Л. Н. не уступал Софье Андреевне. Например, не поехал с нею в Ясную, несмотря на ее истерики и сцены, и теперь часто говорит о том, что уступать более Софье Андреевне не следует. Дай Бог. Как я вам говорила, не только не считаю хорошим ей уступать, но считаю, что это есть потакание и участие в дурном, злом деле.
Л. Н. здоров; послезавтра думаем выехать в Ясную. Что‑то будет?
Л. Н. кроме писем почти ничего не пишет и скорее вял. Вот и все. Простите короткое письмецо. Я уже несколько дней сильно простужена, а работы много — устаю».
Письмо Л. Н. ко мне от 21 сентября.
«Напрасно вы думаете, милый Ал. Бор., что ваше сообщение было мне неприятно. Как ни тяжело знать все это и знать, что столько чужих людей знают про это, знать это мне полезно. Хотя в том, что пишет В. М. и что вы думаете об этом, есть большое преувеличение в дурную сторону, недопущение и болезненного состояния и перемешанности добрых чувств с нехорошими. Я нашел у себя книжечку Клименко о Чайковском. Откуда она у меня? Не знаете ли вы?
Она мне была интересна. Завтра едем. Не хочу говорить иначе как до свидания. Л. Т.».
Из письма А. П. Сергеенко ко мне от 24 сентября.
приехал 22–го. Чувствует себя довольно хорошо. Софья Андреевна вернулась к его приезду из Москвы. Вчера она начала с утра представляться больной, охать, стонать, говоря, что она предчувствует, что опять начнутся ее страдания, что Л. Н. начнет опять «домогаться» у нее свидания с Владимиром Григорьевичем (передаю ее точные слова со слов Александры Львовны). Действительно, Л. Н. собирался объявить ей, что он поедет днем (вчера) к Владимиру Григорьевичу. Но когда он увидел ее в истерическом состоянии, он решил отказаться от своего намерения.
Александра Львовна вчера была у нас днем с Варварой Михайловной. Она огорчена переменившимся к ней отношением. Л. Н. Л. Н. не любит от нее теперь выслушивать советов. Один раз она ему что‑то советовала, а он сказал: «Да, да, да. Ты, Саша, преувеличиваешь». Другой раз, когда они выезжали из Кочетов, она советовала ему, как спрятать дневник. А он захотел сам спрятать, сказав, что у нее преувеличенное подозрение, но так спрятал, что потом с трудом нашел.
Софье Андреевне издательство «Просвещение» предлагает 1 ООО ООО рублей за сочинения Л. Н.»
1 октября 1910 г. Ясная Поляна, 11 ч. ночи.
На первое и второе октября я поехал в Ясную. Нынче утром в Туле, когда я, напившись на станции чаю, вернулся в вагон, я застал там Η.П. Иванову, едущую к Александре Львовне. Она рассказала мне неожиданные вещи.
Так как я в продолжение дня слышал от многих подробности происшедшего, то запишу весь ход событий так, как он выяснился для меня сейчас.
На прошлой неделе Александра Львовна с Варварой Михайловной отправились к Ольге Константиновне в Топтыково. В Ясной осталась Мария Александровна, которая обещала Александре Львовне сейчас же дать знать, если случится что‑нибудь.
Я уже писал о том, что в отсутствие Л. Н. Софья Андреевна сняла портреты Владимира Григорьевича и Александры Львовны, висевшие у Л. Н. в кабинете. Портрет Владимира Григорьевича она сначала собиралась уничтожить. Однако потом, очевидно, опасаясь рассердить JT. H., повесила перед его приездом портреты снова, но на другие места.
