Ознакомительная версия.
В письме Брикам есть ещё одна любопытная информация:
«Прочёл в „Новой жизни“ дышащее благородством Оськино письмо. Хотел бы получить такое же».
Что это за письмо?
Осип Максимович был возмущён тем, что его – без согласования с ним! – избрали в гласные Петроградской думы по списку РСДРП(б). Гласный – это член думы, имеющий право голоса. Недовольный Брик опубликовал в горьковской «Новой жизни» статью под заголовком «Моя позиция». В ней, напомнив о своём несогласии с «культурной программой большевиков», он решительно заявил, что всегда был и будет там…
«… где культуре грозит опасность, стойко защищая её от всякого – в том числе и от большевистского вандализма».
Это заявление косвенно подтверждает участие Осипа Брика во встрече творческой интеллигенции Петрограда с Луначарским и Малкиным. Как видим, с «культурной программой», предложенной большевиками, Брик был не согласен. От неожиданно свалившегося на него избрания в думу Петрограда он не отказывался, но обитателей Смольного предупреждал:
«… я в партии большевиков не состою, никакой политической дисциплине не подчиняюсь и ни в каких политических выступлениях участия не приму… Если большевикам моя позиция не подходит, то прошу вычеркнуть меня из списка гласных».
Подобную дерзость понять можно – ведь до начала заседаний Учредительного собрания оставался всего лишь месяц. Ровно столько же, по мнению многих, оставалось править Россией и ленинскому Совнаркому. Смелое «благородство» Осипа Максимовича было Маяковскому явно по душе.
А выступления в «Кафе поэтов» продолжались. И однажды… Об этом – Сергей Спасский:
«Однажды кафе посетил Игорь Северянин <…> В военной гимнастёрке, в солдатских сапогах, он прибыл обрюзглый и надменный. <…> Маяковский… произнёс полушутливую речь о том, что в квартире нужны и столовая, и спальня, и кабинет.
Ссориться им нет причины. Так же дело обстоит и в поэзии. Для чего-нибудь годен и Северянин. Поэтому попросим Северянина почитать».
Но Северянин был уже сильно пьян. Спасский пишет:
«Мутно смотря поверх присутствующих в пространство, выпевал въевшийся в уши мотив. Казалось, он не воспринимает ничего, механически выбрасывая хлёсткие фразы. Вдруг покачнулся, как будто вот-вот упадёт. И, не сказав ни слова прозой, выбрался из кафе..».
Год 1917-ый тем временем подходил к концу.
23 декабря большевики ввели в Петрограде военное положение. А Ульянов-Ленин опубликовал статью, в которой были такие строки:
««Большевики уже два месяца у власти, а вместо социалистической революции мы видим ад хаоса, гражданской войны, ещё большей разрухи,» – так говорят и думают капиталисты.
Большевики только два месяца у власти, – ответим мы, – а шаг вперёд к социализму сделан уже громадный».
Ленин все ещё верил в то, что социалистическое общество – не за горами.
Поэтическое кафе в центре Москвы продолжало привлекать публику. Часто оказывалось, что его посещали люди, настроенные против поэтов-авангардистов.
Василий Каменский:
«Были и такие „эстеты“, которые крыли нас за ломовщину футуризма (особенно Маяковского), за разбойное уничтожение „изящного“ искусства, за революционные стихи в сторону большевизма».
Николай Захаров:
«У кафе была своя песенка, её мы пели ежевечернее, с ней мы приходили и уходили, её мы пели, встречаясь. Вот она:
Ешь ананасы, рябчиков жуй.
День твой последний приходит, буржуй.
Кажется, творец её – Маяковский».
По словам Сергея Спасского, очень часто…
«За столиками сидели непримиримые враги. <…> Один из них, лысоватый, затянутый в Черкесску, втихомолку хвастает, что он адъютант великого князя. Подливая в чай водку из принесённого флакона, он посмеивается и подшучивает с соседями.
– Стрельба скоро начнётся. Или они – меня, или я – их. А пока послушаем стихи.
Сюда просачивалась мутная масса – люди, довольно решительные на взгляд. С револьверами за поясом, обвязанные патронташами, кто – в студенческих тужурках, кто – в гимнастёрках. Они величали себя анархистами, проповедовали, шумели, приветствовали, зазывали в какой-нибудь захваченный ими особняк.
И такая же двусмысленная пестрота была и среди выступавших на эстраде».
Наконец-то названа политическая направленность тех, на кого «Кафе поэтов» и было, собственно, ориентировано – анархисты.
Завсегдатаем «Кафе поэтов» вскоре стал и левый эсер Яков Григорьевич Блюмкин. Он сам писал стихи, поэтому в кафе ему доверяли ведение вечеров. Поэт Борис Андреевич Сергеев (Лавренёв), примыкавший тогда к футуристам, вспоминал такой эпизод:
«В тот вечер вёл программу в кафе левый эсер Яков Блюмкин…
За столиками сидели матросы, не выпуская из рук винтовок, обвешанные гранатами, попивая из чайников подкрашенный спирт…
Неожиданно на эстраду выскочил какой-то безголосый пошляк, который козлиным голосом запел популярную тогда у обывательщины песенку:
Солдаты, солдаты по улице идут!
Солдаты, солдаты играют и поют!
Не успел допеть первого куплета, как раздался оглушительный удар, словно выстрел из крупнокалиберного пистолета. Все вскочили с мест, матросы вытаскивали «шпалеры». Оказалось, что это Маяковский грохнул кулаком по столу. Встав во весь рост, он во всю мощь своего голоса крикнул:
– Хватит! Вон с эстрады! Стыдно давать людям, которые идут на фронт защищать революцию, паскудную пошлятину!
Вспыхнул скандал. Часть матросов поддержала Маяковского аплодисментами. Другие полезли в бутылки. Начались ор и ругань. Мелькали револьверы, с поясов снимались гранаты».
Не будем забывать, что матросы, только что попивавшие «из чайников подкрашенный спирт», были уже пьяны. И тогда Маяковский стал читать «Левый марш».
Финал инцидента, по словам Бориса Лавренёва, был такой:
«Закончилось тем, что… матросы вынесли поэта с эстрады на руках под бурю оваций».
Николай Захаров-Мэнский:
«Здесь, по ночам, мы читали стихи, пели и говорили об искусстве… Хорошее было время. Бывало – на Тверской стрельба и ходят патрули, на Дмитровке в Купеческом клубе подвизаются анархисты, а мы слушаем „Облако в штанах“ в неподражаемом исполнении самого Маяковского, острое слово об искусстве умнейшего Давида Бурлюка и горланим песенку кафе:
Ознакомительная версия.
