Ознакомительная версия.
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй!»
24 декабря газета «Русские ведомости» объявила (нещадно сокращая слова):
«В Б. аудит. Полит. Муз. в субб., 30 дек., в 7 ч. веч. состоится
ЁЛКА ФУТУРИСТОВ,
с участ. Давида Бурлюка, Владимира Гольцшмидта, Василия Каменского, Владимира Маяковского и др.
Вакханалия. Стихи. Речи. Парадоксы. Открытия. Возможности. Качания. Предсказания. Рычания. Хохот…
Жел. прин. уч. в украш. ёлки фут. приг. за 1 ч. с собств. игруш.
Бил. прод. у швейц. Полит, муз. и в маг. Вольфа».
30 декабря, как и было заявлено, это мероприятие состоялось. Николай Захаров вспоминал:
«Громадные афиши собрали максимум публики, едва вместившейся в огромную аудиторию музея. Между устроителями и участниками в этот вечер было большое смешение – ждали Василия Каменского, имя его было на афише, а Каменского нет как нет, не то задержался у себя на Каменке, не то, благодаря снежным заносам, не смог поспеть вовремя.
Подумали, подумали и решили обойтись без Каменского. Вытащили мы на эстраду еловое дерево, всё увешанное сделанными из бумаги кукишами, прочитали стихов, причём в заключение Маяковский жестоко обругал «почтеннейшую публику», громко и весело ржавшую в ответ. Под конец мы же стали срывать с ёлки кукиши и бросать их с эстрады; что тут было, даже совестно и вспоминать. «Почтеннейшая публика», состоявшая на 99 % % из т. н. учащейся молодёжи, чуть не подавила друг друга из-за обладания кукишем.
О, милая русская публика, только дурачившие тебя знают, до чего ты беспредельно и безгранично глупа».
Аристарху Михайловичу Климову (Гришечко), «поэту-певцу», как он сам себя называл, тоже запомнились эти «кукиши»:
«Первое, на что обращалось жадное внимание гостей, была, разумеется, ёлка, свежая и душистая, она была убрана одними картонными шишками. Выглядывая из здоровенных розовых кулаков, они весьма красноречиво говорили о новой затее футуристов, инициатором которой и ближайшим участником выполнения этой идеи был сам Маяковский. Нужно было видеть, с каким злорадным удовольствием в глазах он вырезал и развешивал эти символические картонажи с фигами».
Но российская публика в ту пору не только веселилась у новогодних ёлок.
2 января 1918 года в Петроград нелегально прибыл её свергнутый лидер Александр Керенский, избранный (от партии эсеров) депутатом Учредительного собрания. Он собирался тоже появиться в Таврическом дворце и принять участие в работе всероссийского форума. Партия социалистов-революционеров очень надеялась тогда, что день открытия Учредительного собрания станет последним днем правления большевиков.
Но Ленин и его соратники отдавать захваченную власть не собирались. И 5 января демонстранты, вышедшие поддержать Учредительное собрание, были расстреляны из пулемётов.
Рабочий Обуховского завода Д.Н.Богданов дал потом такие показания:
«Я, как участник шествия ещё 9 января 1905 г., должен констатировать факт, что такой жестокой расправы я там не видел, что творили наши „товарищи“, которые осмеливаются ещё называть себя таковыми. И в заключение должен сказать, что я после того расстрела и той дикости, которые творили красногвардейцы и матросы с нашими товарищами, а тем более после того, когда они начали вырывать знамёна и ломать древки, а потом жечь на костре, не мог понять, в какой я стране нахожусь: или в стране социалистической или в стране дикарей, которые способны делать всё то, что не могли сделать николаевские сатрапы, теперь сделали ленинские молодцы».
6 января «Известия ВЦИК» сообщили, что при разгоне демонстрации 21 человек был убит и сотни ранены. Большевистская «Правда», оправдывая жестокость, написала, что демонстрантами были «буржуи». Алексей Максимович Горький тотчас откликнулся на эту публикацию в своей «Новой жизни»:
«"Правда "лжёт, – она прекрасно знает, что… в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знамёнами Российской с.-д. партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и сколько бы ни лгала «Правда», она не скроет позорного факта…
Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы».
5 января Яков Свердлов открыл первое заседание Учредительного собрания. Зинаида Гиппиус записала свои впечатления, впоследствии опубликованные в «Чёрной книжке»:
«Последняя точка борьбы – Учредительное собрание. Чёрные зимние вечера; наши друзья, р. – социалисты, недавние господа, – теперь приходящие к нам тайком, с поднятыми воротниками, загримированные… И последний вечер – последняя ночь, единственная ночь жизни Учредительного собрания, когда я подымала портьеры и вглядывалась в белую мглу сада, стараясь различить круглый купол дворца… „Они там… Они всё ещё сидят там… Что – там?“.
Лишь утром большевики решили, что довольно этой комедии. Матрос Железняков (он знаменит тем, что на митингах требовал непременно «миллиона» голов буржуазии) объявил, что утомился, и закрыл собрание».
Матрос-анархист Анатолий Григорьевич Железняков, выступая на собравшемся через пять дней после разгона Учредительного собрания Третьем Всероссийском съезде Советов, повторил своё «требование», которое стало на этот раз «готовностью»:
«Мы готовы расстрелять не единицы, а сотни и тысячи, ежели понадобится миллион, то и миллион».
Съезд встретил это заявление рукоплесканиями. Аплодисментами были встречены и слова Ленина:
«На все обвинения в гражданской войне мы говорим: да, …мы начали и ведём войну против эксплуататоров».
Аплодировали и Троцкому, оправдывавшему разгон Учредительного собрания:
«Мы… употребили насилие, но мы сделали это в целях борьбы против всякого насилия, мы сделали это в борьбе за торжество величайших идеалов».
В Москве 5 января тоже состоялась демонстрация в поддержку Учредительного собрания. Она тоже была расстреляна. «Известия ВЦИК» сообщили: убито 50 человек, ранено более 200.
Откликов Маяковского и его друзей-футуристов на эти события в маяковсковедении нет.
А Дмитрий Мережковский свое мнение высказал. Ему стало окончательно ясно, что «дальше – падение, то медленное, то быстрое, агония революции, её смерть». И он записал в дневнике:
Ознакомительная версия.
