18 марта Лайон и Эшкрофт обвенчались в Нью-Йорке, Твен присутствовал на церемонии. По возвращении в Рединг супруги разошлись по своим комнатам. «Они не могли быть более холодной парой, даже если бы неделю хранились в леднике». Клара начала хозяйничать (в основном по телефону). Уволила дворецкого, нанятого Изабел, вернула прежнего, наняла отцу новую стенографистку Мэри Хоуден. Твен забрал у Изабел чековую книжку и полагал, что конфликт исчерпан. Но вскоре он получил сообщение от Фредерика Дьюнеки, сотрудника «Харперс», который предупреждал, что Эшкрофт самовольно пользуется находящимся в издательстве сейфом, где хранятся твеновские документы, и лучше бы забрать у него ключ. Твен поехал проверить сейф, тут вдруг припомнил загадочную строку про недвижимость из устава «Марк Твен компани», все перерыл, не нашел ничего подобного. Пошел к своему адвокату Джону Ларкину, спросил, может ли «Марк Твен компани» посягнуть на его дом. Удивленный юрист отвечал, что это невозможно. Успокоившись, Твен 31 марта уехал в Нью-Йорк, потом в сопровождении Эшкрофта, отношения с которым вроде бы наладились, отправился в Норфолк на церемонию открытия железной дороги, построенной Роджерсом; 3 апреля на банкете сравнивал друга с Юлием Цезарем, рассказывал о его добрых делах. «Все считают, что у него, как у Луны, есть темная сторона. Но эта невидимая сторона не темна. Она освещает всех своими лучами».
Путешествие с Эшкрофтом он описал как «дружеское», но 7 апреля в Нью-Йорке от сопровождающего сбежал и явился на квартиру Клары — совещаться. Позвонили Джин, решили, что девушка здорова и ей надо жить дома. Клара взяла с отца слово, что он выгонит Изабел. Тот, прибыв в Стормфилд, объявил секретарше, что она будет уволена 15 апреля, а Джин будет жить с ним. «Мисс Лайон вспыхнула, ее глаза страшно сверкнули, через мгновение она впала в истерику». Супруги Эшкрофт съехали в отель. Клара сходила к Петерсону — тот сказал, что Джин нельзя жить с отцом, через несколько дней встретился с Твеном и дозволил его дочери погостить в Стормфилде не более недели. 15 апреля Твен письмом уведомил Изабел об увольнении, 19-го написал Джин, 26-го она была в Рединге. Спустя неделю Петерсон потребовал, чтобы она уехала. Но ему сказали, что это не его дело. Все оказалось просто — достаточно захотеть.
В Рединге Твену принадлежала еще ферма в 70 акров, он подарил ее Джин, та развела цветы, овощи, уток, осликов. Жила она в Стормфилде, с утра верхом ездила на почту, потом разбирала бумаги отца, заняв место секретаря, после обеда уходила на ферму, вечером возвращалась домой, читали или писали вдвоем с отцом, на ночь играли в бильярд. (Клара жила в Нью-Йорке — там у нее были концерты; Кэти Лири вела хозяйство в соответствии с ее указаниями.) Три месяца спустя Твен писал Кларе: «Джин изумительна, она удивила меня. <…> Я обнаружил, что она обладает самыми прекрасными качествами: гуманность, милосердие, доброта, жалость; предприимчивость, настойчивость, ум; чистые помыслы, чистая душа; достоинство, честность, правдивость, высокие идеалы, верность; все, чего не было у мисс Лайон. Я никогда ее не ценил и раскаиваюсь в этом».
В апреле — мае сотрудники Роджерса проводили ревизию. Эшкрофт прислал Твену несколько писем, Изабел приходила мириться, но безуспешно. В конце мая, по словам Твена, Лэнсбери передал ему разговор своего сына с Эшкрофтом — тот якобы сказал о бывшем хозяине: «Я могу продать его имущество, когда мне вздумается, хоть за тысячу долларов». Твен счел это пустой угрозой, но все же рассказал Кларе и Пейну — те выудили из него историю с загадочным документом, который он когда-то подписал, кинулись к Никерсону, тот рассказал о доверенности. Прошерстили банки Нью-Йорка, в банке «Либерти нэшнл» доверенность нашли. «Я обнаружил, что отдал Эшкрофту все имущество, до последней рубашки. <…> Это был чистейший грабеж». Хилл и Скандера-Тромбли называют Твена легковерным дураком: сперва сам подписал документ, потом наслушался чужих советов и пошел на попятный, Эшкрофт и не думал грабить, Лэнсбери его оболгал. Что думал Эшкрофт, никто не знает, — но зачем ему нужна была эта доверенность? Во всяком случае, грабеж не состоялся. Твен, слушаясь коммерческих советов Эшкрофта, потерял порядка 100 тысяч, но то была его собственная вина.
20 мая он поехал в Нью-Йорк к Роджерсу, и тут случилось страшное: друг скоропостижно умер. Пейн: «Он смотрел беспомощно и сказал, что все друзья оставили его». 25 мая Стэнчфилд, еще одни адвокат Твена, передал аудит от фирмы Роджерса к другой; ревизоры обнаружили, что Эшкрофт торговал принадлежащими Твену акциями, тот заявил, что делал это, потому что Твен не платил ему за услуги компаньона; за Изабел нашли нецелевое расходование и присвоение хозяйских денег. В начале июня, когда ревизия была в разгаре, Эшкрофты уехали в Лондон, 13 июля Изабел вернулась в Нью-Йорк. Давала интервью: и Король хороший, и она честная. Пыталась встретиться с Твеном, он отказался. Позднее прибыл Эшкрофт, требовал от Твена публичных извинений и денежных компенсаций, в интервью «Таймс» назвал Клару «змеей» и «воровкой». Клара просила отца возбудить дело о клевете — тот сказал, что препираться с таким существом, как Эшкрофт, ниже его и ее достоинства.
Процесс так и не состоялся. Твен сделал Изабел предложение: она возвращает подаренный домик, и на этом все кончится. Она сопротивлялась, но в конце концов уступила. (Когда она уезжала, он записал: «Бог накажет Пейна за то, что он с таким злорадством отнесся к ее трагедии».) Эшкрофт был выведен из правления «Марк Твен компани»; в новое правление вошли Пейн, Твен, Джервис Лэнгдон (племянник), юристы Зоэ Фримен, Эдвард Лумис и Чарлз Ларк. Эшкрофты жили в Бруклине, через несколько лет развелись, продолжали давать интервью: жена называла мужа жуликом, поссорившим ее с Королем, муж говорил, что Твен просил у него извинений, которые он благородно принял. В 1947 году, после смерти Эшкрофта, Изабел передала свои дневники внучатому племяннику Твена Сэмюэлу Уэбстеру — опубликованы они не были, но на их основе написал книгу Хэмлин Хилл. Клара Изабел не простила и настояла на том, чтобы Пейн и Элизабет Уоллес не упоминали ее имени в книгах о Твене. Изабел умерла в 1958 году.
Сам Твен 2 мая 1909 года, когда до развязки было еще далеко, сел за «Рукопись об Эшкрофте и Лайон». Работал четыре месяца, написал более четырехсот страниц, оформленных в виде писем к Хоуэлсу. Он начал работу, по-видимому, в рамках подготовки к судебному процессу: собирал показания знакомых, соседей, слуг, газетные вырезки, относящуюся к делу переписку. Но потом об этой цели забыл и просто изливал душу. Хилл и Скандер-Тромбли утверждают, что писал он с единственным намерением — опорочить Изабел. Ей, конечно, здорово досталось: «бессердечное животное»; рядом с Оливией она «канюк по сравнению с голубкой (приношу извинения канюку)»; «престарелая дева — меня этот тип женщин никогда не привлекал»; «Хоуэлс, я бы скорее переспал с экспонатом из музея восковых фигур, чем с мисс Лайон», и пр. Но гораздо больше досталось самому автору. Он привел неотправленное письмо к Кларе, в котором выражал восхищение Эшкрофтами, и назвал его «постыдным» и «рабским». Он признал, что предал Джин и «участвовал в заговоре против нее». «Я, который должен был быть ее лучшим другом, бросил ее в беде, послушавшись лицемерки, занявшей место, которое должно было принадлежать моему несчастному ребенку». Рассказал, как отказывался читать ее письма. «Мое сердце сжимается, когда я думаю о том, как Джин молила меня, ее отца, а я был глух к ее мольбам».
