Со времени отступничества Алисы Локруа госпожа Друэ, хоть и была очень больна, играла роль полновластной хозяйки дома — трудную роль для изношенного организма старой женщины. Звонок за звонком, посетители, званый обед за званым обедом, «не считая объяснений в любви, которые падают густо, как мартовский град». Гюго возложил на Жюльетту и Ришара Леклида обязанность распечатывать все письма, поступающие на авеню Эйлау, — сделал он это для того, чтобы избавиться от неприятной повинности разбирать почту и к тому же внушить доверие своей беспокойной подруге. Но тайная корреспонденция поступала к нему через Поля Мериса.
При поддержке Локруа, который встряхивал иногда Великого Старца, Жюльетта добилась полного его разрыва с Бланш. Женщину эту запугали, сказав ей, что Виктор Гюго может внезапно умереть в ее объятиях, уверили Бланш, что она убьет старика, если не расстанется с ним. Жюльетта дала ей от имени Виктора Гюго сумму, необходимую для покупки книжной лавки, посоветовала выйти замуж и обещала добиться для нее прощения госпожи Ланвен, которая со времени гернсийского скандала не желала видеть его виновницу.
Некий служащий, Эмиль Рошрей, посвященный в тайны Бланш и поклонник ее красоты, пожелал дать свою фамилию этой девушке с тремя именами. Он был красив, обладал романтической и интеллигентной наружностью. Бланш он знал со времени ее приезда на Гернси, она рассказала ему о своих несчастьях; он предложил жениться на ней гражданским и церковным браком. Покинутая, павшая духом, разочарованная женщина согласилась.
Второго декабря 1879 года состоялась их свадьба — в мэрии XX округа и в церкви Иоанна Крестителя. Со стороны невесты свидетелями были два ее соседа — парикмахер Пьер Моро и колбасник Базиль Моро; свидетелями со стороны жениха были его родственник Констан Рошрей и сослуживец Адриен Борне. Никто из семейства Ланвен не присутствовал на двойной церемонии бракосочетания, но вдова Рошрей, госпожа Виктория Ларше, дала согласие на брак ее сына с Бланш.
Записная книжка Виктора Гюго, 17 декабря 1879 года:
«Б. (Бланш) вышла замуж. Свадьба состоялась 2 декабря в Бельвиле. Я узнал это из письма с извещением…»
В супружеском союзе у Alba родилась дочь Эмили, а затем два сына — Жорж и Луи; Бланш не нашла счастья в браке с Рошреем. «Впав в глубокое уныние, она забросила и свою семью, и свою торговлю».
Бланш удалили, но на ее место быстро нашлись заместительницы. В семьдесят восемь лет Гюго тайком переписывался с Жанной Эслер, с девицей Адель Галлуа и с «Леони де Витрак, вдовой Лесажа, которая жаждет наследовать мне и не требует, кроме стола и постели, никакого вознаграждения, — иронически писала Жюльетта. — Она поэтесса, она обожает тебя, и прочее, и тому подобное… Надеюсь, миленький мой великий человек, что ты перестанешь неосторожно привлекать к себе эту даму… Обжегшись на молоке, дуешь на воду, — истерзанное сердце боится новых ран. Прежние раны еще так сильно кровоточат у меня, что я не могу быть к этому равнодушной, но, как бы ни соблазняла тебя такая особа, умоляю избавить меня от тревоги, которую это мне внушает…»
На долю возлюбленной с высокой душой все же выпало несколько последних, больших радостей. В сентябре 1879 года она сопровождала своего любимого в Вилькье и была очень польщена тем, что ее принимало у себя семейство Вакери. Однако она не пошла с Виктором Гюго на кладбище. Правда, он и не предлагал ей этого. Пожалуй, и сама Жюльетта, исполнившись угрюмого смирения, сочла неприличным посетить вместе с ним могилу Адели. Это вполне можно предположить, да и в ежедневной ее записке Виктору Гюго заметна тайная горькая ирония.
Жюльетта Друэ — Виктору Гюго, Вилькье, 13 сентября 1879 года:
«Я не посмела попросить, чтобы ты взял меня с собою в свое паломничество, но жертву, принесенную мною ради жалких приличий, я восполнила молитвой перед Богом за упокой души дорогих тебе усопших. Если ты разрешишь, я перед отъездом из Вилькье схожу на кладбище, помолюсь там под открытым небом и преклоню колена перед священными могилами в знак того, что я глубоко чту память твоих близких и вечно буду благословлять их. Я пойду на кладбище лишь с твоего согласия, так как ни за что на свете не хочу нарушить установленные правила благопристойности внешним проявлением высокого чувства, которое питаю в душе к дорогим тебе людям, ушедшим из жизни».
А Гюго в это время сделал в своей записной книжке следующие заметки:
12 сентября 1879 года:
«После завтрака ходил на могилу дочери. Кладбище примыкает к церкви. Могила Леопольдины находится в середине семейной ограды и окружена другими могилами. Муж ее покоится вместе с нею; в надписи на плите указаны даты их свадьбы и смерти. Ниже вырезано: „De profundis clamavi ad te“[232]. Перед ней могила моей жены с надписью на надгробной плите: „АДЕЛЬ, ЖЕНА ВИКТОРА ГЮГО“. Вокруг расположены могилы семейства Вакери. Молитва. Любовь. Я пробыл там до шести часов вечера. Зашел в церковь. Церковь в Вилькье построена в XV веке. Простая, но красивая, содержится хорошо».
18 сентября 1879 года:
«Ходил на могилу. Молитва. Они меня слышат. Я слышу их…»
В 1881 году Виктору Гюго пошел восьмидесятый год. День его рождения был отмечен как национальное празднество. На авеню Эйлау воздвигли триумфальную арку. Народ Парижа призывали продефилировать 26 февраля под окнами поэта. Провинциальные города прислали многолюдные делегации и цветы. Премьер-министр Жюль Фери накануне чествования явился к Гюго на дом поздравить его от имени правительства. Во всех лицеях и школах были отменены наказания провинившимся ученикам. Целый день, словно не замечая февральского холода, Гюго стоял у открытого окна со своими внуками Жоржем и Жанной, смотрел, как движется по улице шествие его почитателей, в котором участвовало шестьсот тысяч человек. Над мостовой вздымался высокий холм цветов. Торжественно кланяясь, Гюго благодарил проходивших мимо него людей.
Шарль де Помероль сказал поэту, что он был прекрасен, когда, убеленный сединами, стоял у окна с глазами полными слез и держал внуков в объятиях. На что Гюго, глядя на Жоржа и Жанну, ему ответил:
«Да, они очень милы. Такие славные маленькие республиканцы!..»
На следующей неделе, когда он вошел в зал заседаний Люксембургского дворца. Сенат встал и встретил его аплодисментами. Леон Сэ, председательствовавший тогда, сказал кратко:
«Гений, прибыл на заседание, и Сенат рукоплещет ему».
Зрелище небывалое. Человек, который в пору своей зрелости и честолюбия затягивался в шитый золотом мундир пэра Франции, теперь похож был на «какого-нибудь столяра, старого каменщика», и Франция чтила этого старца в пиджаке из черного альпага, крепкого как скала, о которую бились бурные волны долгих лет. В июле авеню Эйлау переименовали в Авеню Виктор-Гюго, и теперь друзья могли писать: «Господину Гюго, проживающему на собственной своей улице». 14 июля — снова шествие с музыкой, оркестрами, хорами певчих; сто раз гремела «Марсельеза», которую он так любил. День его именин — 21 июля — праздновался в более тесном кругу.
