«Дорогой, обожаемый мой, не знаю, где я буду в эту пору на следующий год, но я счастлива и горда тем, что могу подписать свидетельство о своей жизни в истекшем году двумя словами: Люблю тебя. — Жюльетта».
А он в последнем новогоднем поздравлении написал Жюльетте:
«Когда я говорю тебе: „будь благословенна“ — это небо. Когда говорю: „Спи спокойно“ — это земля. Когда говорю: „Люблю тебя“ — это я».
Она уже совсем не могла есть. Каждый вечер Виктор Гюго проводил час у ее постели, и умирающая с благоговением слушала его речи, которыми он старался убедить ее, что она не больная. Она пыталась улыбаться. Она до конца сохраняла при нем героическую выдержку.
Она умерла 11 мая 1883 года в возрасте семидесяти семи лет. Виктор Гюго похоронил ее на кладбище Сен-Манде рядом с Клер Прадье, под надгробной плитой, которую Жюльетта сама выбрала. Виктор Гюго был так удручен, что не в состоянии был выйти из дому и проводить усопшую. Огюст Вакери, являвшийся по желанию Гюго распорядителем похорон, произнес на кладбище речь: «Та, кого мы оплакиваем, была доблестным человеком…» Он сказал, что «она имеет право на свою долю славы, ибо приняла на себя и немалую долю испытаний…».
Такое же чувство было и у Виктора Гюго. В феврале 1883 года, в день его «золотой свадьбы» с Жюльеттой, он подарил ей свою фотографию с надписью: «Пятьдесят лет любви — вот самое прекрасное супружество», — это была честь, справедливо оказанная женщине, которая после бурной жизни стала примером всепоглощающей и все искупающей жертвенной любви. А был ли Гюго достоин ее жертв? Если чувственное влечение угасло, привязанность никогда не ослабевала. Приобщив Жюльетту к своему творчеству, он создал ей беспримерную жизнь. Много говорилось о его «чудовищном гюгоизме», но, чтобы внушить такую любовь, нужно иметь, кроме гениальности, еще и человеческие достоинства. «Ничто так не говорит в пользу Гюго, как нерушимая любовь к нему этой женщины высокой души». Гюго это знал.
И гроб мой осенит великая любовь…
Она была земной и грешною сначала,
Но чистотой своей весь путь мой увенчала…
Жюльетта оставила завещание. Некоторое время у нее было в руках целое состояние. Гюго положил на ее имя семьдесят акций Бельгийского национального банка (в 1881 г. их стоимость составляла сто двадцать тысяч франков). Он думал тогда, что умрет раньше своей подруги, и хотел обеспечить ее. Когда же он узнал о ее смертельном недуге (и особенно когда очень возросло влияние на Жюльетту со стороны семейства Кох), он попросил ее перевести акции на него.
Подтверждение Жюльетты:
«Сего, 8 сентября 1881 года, господин Виктор Гюго вступил в полное владение семьюдесятью акциями Бельгийского национального банка, из коих тридцать пять акций на предъявителя и тридцать пять именных; и те и другие акции он мне в свое время подарил. Акт о передаче ему сего щедрого дара, совершенный по моему желанию, был сего дня же выдан ему Национальным банком.
Ж. Д.».
Взамен возвращенного дара и в награду за великое бескорыстие Жюльетты Виктор Гюго назначил ей пожизненную ренту в двадцать тысяч франков, если она, против всякого ожидания, пережила бы его.
У Жюльенны Говэн, именовавшейся Жюльеттой Друэ, кроме ценных бумаг, оставались также драгоценности, художественные вещи и бесценные рукописи. После ее смерти оказалось, что вся ее мебель, находившаяся в «Отвиль-Феери» и в парижской квартире, серебро, драгоценности, рукописи, переписка, портреты переходят к ее племяннику Луи Коху.
Завещание Жюльетты, пункт 3: «В том случае, если господин Виктор Гюго пожелал бы выкупить в качестве памятных для него вещей любые из предметов, завещанных мною в двух предыдущих пунктах, я хочу, чтобы мои наследники согласились продать ему любые из указанных выше предметов, сообразно желанию, выраженному господином Виктором Гюго…
Пункт 4: Что касается наличных денег в серебряных, в золотых монетах или в банковых билетах, каковые могут оказаться у меня в довольно значительных суммах, — заявляю, что все они принадлежат господину Виктору Гюго и были доверены им мне для управления его личным состоянием. Следовательно, все наличные деньги должны быть полностью возвращены господину Виктору Гюго как принадлежащие ему…»
Виктор Гюго ничего не выкупил. Если бы он просмотрел бумаги, скопившиеся у Жюльетты, он нашел бы там среди прочих сувениров пачку своих любовных писем к госпоже Биар, которые жестокая Леони переслала когда-то своей сопернице. Но Леони, как бы ни была она прелестна, никогда не занимала такого большого места в жизни поэта, как его возлюбленная с великим сердцем. В день смерти госпожи Друэ ум и сердце Виктора Гюго исполнились скорби:
Как жить, когда ее уж больше нет?
Мне тяжко бремя предстоящих лет…
О Господи! Молю! Не жди ни дня
Скорее призови, возьми меня!
8. «Закаты, равные порой апофеозам…»
Не так-то легко вырвать из сердца веру в Бога.
Виктор Гюго
На авеню Виктор-Гюго он продолжал принимать посетителей с обычной своей любезностью, целуя дамам ручки, а если они были в перчатках, касался поцелуем запястья. Преданный секретарь Ришар Леклид писал за него письма. Каждое воскресенье происходил традиционный прием, привлекавший толпу гостей. Гюго, казалось, был далек от всего. Камилл Сен-Санс, побывав на обеде у Гюго, так описывает поэта: «Мэтр видел в конце стола, говорил мало. При своем крепком сложении, твердом и звучном голосе, спокойном благодушии, он не производил впечатления старика, а скорее существа без возраста, существа вечного, которого Время не смеет коснуться. Увы! Ничто не остановит руку Времени, и этот светлый ум уже начал проявлять признаки угасания…»
После смерти Жюльетты Бланш Рошрей попыталась встретиться с ним. Недолгая связь с великим поэтом оставалась единственным ярким воспоминанием в ее разбитой жизни. Место госпожи Друэ было теперь вакантным, и Alba «надеялась, что Виктор Гюго, освободившись от ига, тяготевшего над его жизнью, наконец вернется к ней». Но восьмидесятилетние старики хоть и помнят самое далекое свое прошлое, а все же память изменяет им в отношении недавних событий. К тому времени, когда Гюго потерял Жюльетту, он не видел Бланш уже пять лет и, может быть, позабыл ее. Она тщетно пыталась завести с ним переписку. Все ее послания, в которых «чередовались гнев и мольбы, резкости и смирение», были перехвачены. Друзья Гюго видели в ней теперь назойливую попрошайку. «Только что приходила Бланш, — писал Леклид в 1884 году. — У нее, несчастной, все продали за долги. Она живет теперь в чердачной каморке на острове Сен-Луи…»
