Сборник статей - Россия и США: познавая друг друга. Сборник памяти академика Александра Александровича Фурсенко / Russia and the United States: perceiving each other. In Memory of the Academician Alexander A. Fursenko / Russia and the United States: perc

Ознакомительная версия.

Письмо Джефферсона Мэдисону должно было пересечь Атлантический океан, чтобы дойти до адресата. Этот путь письмо проделало… в багаже самого автора. 26 сентября 1789 г. Сенат США по предложению президента Дж. Вашингтона утвердил Джефферсона в должности государственного секретаря. В тот же день он выехал из Парижа и вскоре через порт Гавр покинул Францию – как оказалось, навсегда. Джефферсон еще не знал о своем назначении в Государственный департамент и не давал согласия на него, а лишь воспользовался полученным отпуском. До отъезда он не успел отправить письмо и взял его с собой. 28 ноября 1789 г. Джефферсон прибыл в виргинский порт Норфолк.[88] Он испытывал серьезные сомнения, принимать ли назначение на высокую должность. В конце декабря Мэдисон посетил его в Монтичелло и уговаривал согласиться. Несколько дней спустя, 9 января 1790 г., Джефферсон из Монтичелло направил Мэдисону в Нью-Йорк краткое деловое письмо и приложил к нему объемистое парижское.[89]

Историки присвоили этому письму Джефферсона заголовок «Земля принадлежит живым» («The earth belonging to the living»), под которым оно обычно упоминается в литературе.[90] Значительный объем письма, обилие статистических выкладок, которые не произвели впечатления на адресата и никак не фигурировали в его возражениях, заставляют ограничиться переводом частей, содержащих ключевые тезисы Джефферсона.[91]

«Париж, 6 сентября 1789 г.

Дорогой сэр! Сажусь, чтобы написать Вам, не зная, с какой оказией отошлю я мое письмо. Я делаю это, потому что мне в голову пришел такой предмет <размышлений>, который я хотел бы развить несколько более, чем это возможно в той спешке, в какой составляются обыкновенные депеши.

Вопрос: Имеет ли одно поколение людей право связывать <обязательствами> другое, кажется, никогда не ставился ни по эту, ни по нашу сторону океана. Однако это вопрос, чреватый такими последствиями, что он не только заслуживает ответа, но и должен быть помещен среди фундаментальных принципов всякого государства.[92] Ход размышлений о фундаментальных принципах общества, в которые мы здесь погружены,[93] поставил этот вопрос в моем уме; и я думаю, что очень даже смогу доказать, что никакое такое обязательство не может быть таким образом передано.

Я исхожу из основания, которое полагаю самоочевидным: “что узуфрукт[94] земли принадлежит живущим” (“that the earth belongs in usufruct to the living”); что умершие не имеют ни власти над ним, ни прав на него. Доля <земли>, занимаемая любым индивидом, перестает быть его долей, когда он сам перестает жить, и возвращается обществу».

Далее Джефферсон констатирует, что фактически такая земля обычно переходит к жене, детям и иным родственникам покойного. Однако он настаивает, что такой переход происходит вследствие применения законов, выработанных и принятых обществом, а не норм естественного права. «Что верно по отношению к каждому члену общества по отдельности, то верно по отношению ко всему коллективу, ибо права целого не могут быть больше, чем сумма прав индивидов.

Чтобы прояснить нашу идею в применении ко множеству людей, предположим, что всё поколение людей рождается в один и тот же день, достигает зрелости в один и тот же день и умирает в один и тот же день, оставляя всё следующему поколению в момент, когда оно всё достигает зрелого возраста. Предположим, что зрелый возраст – это 21 год, после чего они живут еще 34 года, ибо таков средний срок, даваемый статистикой смертности лицам, которые уже достигли 21 года. Тогда каждое следующее поколение будет всходить на сцену и сходить со сцены в определенный момент, как индивиды сейчас. Теперь я говорю, что земля принадлежит каждому из этих поколений в течение его жизни полностью и на основании его собственного права. Второе поколение получает ее от первого чистой от долгов и обременений, третье от второго, и так далее. Ибо если бы первое могло обременить ее долгом, то земля принадлежала бы умершему, а не живущему поколению. Таким образом, никакое поколение не может делать займы более крупные, нежели какие могут быть выплачены на протяжении его жизни. В возрасте 21 года они могут налагать на себя и на земли обязательства на 34 следующих года, в 22 года – на 33, в 23 – на 32, а в 54 – только на год, ибо таков срок жизни, какой им остается в каждом из соответствующих возрастов».

Джефферсон констатирует: есть разница между наследованием от индивида к индивиду – и от общества/поколения к обществу/следующему поколению. При наследовании от индивида к индивиду, из-за долгов, сделанных старшим собственником, наследство может достаться не любимому и желанному наследнику, а другому человеку – тому, кто согласился заплатить долги покойного. Но в воображаемой ситуации, когда целое поколение умирает в один день, о таких вариантах не может быть и речи. Долги умерших, по мнению Джефферсона, аннулируются автоматически. Но на самом-то деле поколения рождаются, достигают зрелого возраста и умирают вовсе не синхронно, а очень постепенно. Джефферсона это обстоятельство не смущало. Он считал необходимой в этой связи всего одну небольшую поправку к своему построению: «Для поколений, сменяющихся в процессе каждодневных смертей и рождений, существует один средний срок, начинающийся датой вступления в брак и заканчивающийся, когда большинство тех, кто в эту дату достигнет полного возраста, умрет».

И Джефферсон высказывает уверенность, что эту странную дату можно рассчитать исходя из имеющейся статистики смертности. Ссылаясь на статистику, собранную Ж.-Л.-Л. Бюффоном, он называет сроком жизни одного такого поколения 19 лет: «Таким образом, 19 лет – это тот предельный срок, за пределы которого ни представители нации, ни даже вся нация, собравшаяся вместе, не вправе выходить, заключая заем». Если же это всё-таки сделано, то такие долги, по мнению Джефферсона, должны быть автоматически аннулированы.

И не только долги!

«На том же самом основании может быть доказано, что никакое общество не может иметь ни постоянной конституции (a perpetual constitution), ни даже закона с неопределенным сроком действия (even a perpetual law). Земля всегда принадлежит живущему поколению. Оно может распоряжаться ею и всем, что на ней произрастает, так, как ему угодно. Оно хозяин и самому себе, и может управлять собою как ему заблагорассудится. Но личности и собственность вместе составляют <полную> сумму того, чем ведает государственная власть. Конституция и законы предшественников утрачивают силу в ходе естественного процесса вместе с теми, кто их создал. Создатели могут сохранять их, покуда существуют сами, но не долее. В таком случае всякая конституция и всякий закон естественным образом утрачивают силу по истечении 19 лет. Если их сохраняют в силе дольше, это акт силы, а не права.

На это могут возразить, что всякое следующее поколение фактически уже пользуется правом отмены законов и что это право делает его <поколение> таким же свободным, как если бы в конституцию и в законы открытым текстом было внесено ограничение 19 годами. На первый взгляд это возражение правильно: оно как будто предлагает нечто эквивалентное. Но на самом деле право отмены не равноценно <ограничению действия закона по времени>. Оно было бы таковым, если бы государственное устройство было настолько совершенным, что воля большинства могла бы проявляться легко и беспрепятственно. Но это не так ни при каком устройстве. Народ <всем своим множеством> собраться не в состоянии. Представительство его неравно/несправедливо (unequal) и подвержено порокам. Всевозможные сдержки (checks) создают препятствия для всякого законодательного предложения. В государственных органах, действующих публично (public councils), хозяйничают клики (factions). Их портит взяточничество. Личные интересы побуждают их действовать вопреки общим интересам их избирателей; возникают и другие препятствия, доказывающие всякому практичному человеку, что с законом, срок действия которого ограничен, справиться гораздо легче, чем с таким, для какого требуется отмена».

Поразмышляв немного о том, какую пользу применение этого принципа могло бы принести стране пребывания – Франции, Джефферсон затем переносит внимание на родную Америку и обращается к Мэдисону: «Ваше положение в законодательных органах нашей страны дает Вам возможность предложить <изложенные идеи> для публичного рассмотрения, сделать их предметом дискуссии». Джефферсон был уверен, что это позволило бы США создать более здоровую финансовую систему, чем существующие у наций Европы.

Ответное письмо Мэдисона я привожу в своем переводе целиком.[95] Это замечательный документ. Но по содержанию он таков, что даже профессиональный лингвист, не обладающий знаниями историка, сколько-нибудь адекватно перевести его не может. Существуют обычные трудности перевода американских политических текстов конца XVIII в. на русский язык: они обусловлены различиями политических культур и, следовательно, политической терминологии, а также хронологическим разрывом в 200 лет. В данном же случае к ним прибавляются трудности, связанные с тем, что американская политическая терминология тогда еще не устоялась, и с тем, что речь в письме идет об изменениях политико-правового устройства США, которые обсуждались, но не были осуществлены, а значит, и не были описаны в устоявшихся английских выражениях.

Ознакомительная версия.