В 1905 году обучение в школе мисс Драйден было завершено, теперь Агата могла считать себя “законченной леди”. Занятия музыкой пришлось прервать, поскольку надо было уезжать домой. Агату с ликованием встретили сестры Льюси, тут же доложившие, что, пока она была во Франции, в Торки произошли приятные перемены, стало “гораздо веселее”. На берегу моря, в “Купальном салоне”, устраивали танцевальные вечера, а во второй половине дня там же проходили концерты Струнного оркестра морских пехотинцев. На роликовых коньках теперь катались по всему пирсу, а на улице Южной появилась конюшня, и можно было устраивать верховые прогулки вдоль берега. То есть у молодых людей и девушек появилась возможность общаться. А других шансов побыть вместе у моря не было, ведь купальни были раздельными.
Для женщин купание было сопряжено с рядом обременительных процедур. Купальники были очень закрытыми, да еще полагалось надевать чулки, но и в этом “откровенном” костюме не дозволялось ходить по пляжу. Купальщицу прямо в кабинке завозили уже на некоторую глубину, затем отворялась задняя дверца, и даму из комнатки для переодевания выпускали прямо в воду, чтобы она не попалась на глаза дерзким мужчинам. Кабинки выглядели как настоящий домик, нарядно расписанный, к нему были приделаны деревянные колеса, в общем, это отдаленно напоминало перемещение кареты на театральной сцене.
Агата обожала плавать, летом каждый день ходила на море, часто вместе с любимым племянником (малолетнему Джеку пока разрешали находиться в дамской купальне). Обычно она сажала его на спину и плыла к плотику, прикрепленному цепью ко дну. Но однажды Агату накрыло шальной волной, и она ушла под воду. К счастью, та же волна оторвала от нее Джека, и малыш успел доплыть до плота, находившегося совсем близко. Спас ее старый моряк, который завозил кабинки купальщиц в воду и следил за порядком на пляже. Он заметил, как она барахтается, пытаясь всплыть. Агата уже теряла сознание. Когда опасность миновала, спасенная ничего толком не могла вспомнить, но была скорее раздосадована, чем напугана. Ей говорили, что перед утопающим проносится вся его жизнь, а перед ее глазами не пронеслось ни единого эпизода.
Агата Мэри Кларисса Миллер из подростка превратилась в эффектную (хотя и слишком застенчивую) девушку и очень быстро поняла, что молодые люди тоже заметили эту метаморфозу. Конечно, лодыжки у Агаты были плотноватыми, а длинные, до самой талии, волосы часто не слушались, выбиваясь из модной высокой прически. И все же был в ней шарм именно классической красоты, почитатели которой в первую очередь ценят гибкость и гармоничность женской фигуры, а не вздернутый носик.
Спустя год после возвращения из Франции Агата попала во Флоренцию. Произошло это так. Американская приятельница Клары, Мэй Стердж, отправилась в Альпы, чтобы в одной из швейцарских клиник избавиться от огромного зоба. После успешной операции она под присмотром сиделки захотела поехать в Италию и попросила Агату составить ей компанию.
Общеизвестно, что итальянцы отличаются пылким темпераментом. Были они таковыми и в 1906 году. Стоило Агате зайти в какой-нибудь собор, даже в величественный Санта-Мария-дель-Фьоре, как ее вмиг обступала толпа юнцов, норовивших чуть ли не ущипнуть.
В “Академии” она долго любовалась “Давидом” Микеланджело, а в галерею Уффици ходила несколько дней подряд, так ей не хотелось расставаться с великолепными шедеврами. Домой Агата вернулась через месяц, в неимоверном восторге от увиденного, и поражала знакомых длинными пассажами на итальянском. Уж теперь-то она действительно обрела лоск, такое у всех сложилось мнение.
Но не у Клары. Она знала, что, пока девушка не начнет “выходить в свет”, полноценного признания в обществе ей не добиться. Причем светская жизнь дебютантки должна быть очень насыщенной, как когда-то у Мэдж в Нью-Йорке. Однако при теперешнем финансовом положении Клара не могла устроить бал в честь дебюта Агаты (что делали в богатых домах), не могла представить ее при королевском дворе. Зато она могла отвезти дочь на три месяца в Египет, где и зимой было тепло. Опять выручил Эшфилд, его сдали за очень большие деньги, хватило и на оплату счетов, и на поездку.
Клара стремилась уехать в Египет не только из-за дочери. Ее одолевали всякие недомогания и врачи, тщетно пытавшиеся помочь, хотя даже диагнозы все они ставили разные. После длившихся не один месяц обследований и споров с эскулапами Клара решила бежать и заказала номер в каирской гостинице “Гезира-палас”[12] с видом на Нил.
Плыли они на пароходе “Гелиополис”, недавно спущенном на воду египетской компанией “Мейл Стимшип”; с этого морского путешествия и начался их вояж. В Египте Агата и Клара пробудут три месяца, которые значительно повлияют на их представления о жизни.
Но, как говорится, каждому свое. Вдали от Эшфилда, где все не находилось свободного времени, Клара надеялась наконец составить завещание, весьма обременительное занятие. Вскоре стало очевидно, что египетская жара занятия просто обременительные делает мучительными. У семнадцатилетней Агаты были иные заботы. Пять раз в неделю она танцевала в роскошных отелях, которые цепочкой выстроились вдоль Нила. А днем нежилась на веранде, время от времени прихлопывая надоедливую муху, и это было величайшим подвигом для изнеженной английской барышни – так считала ее свита, сплошь состоявшая из офицеров Британской королевской армии.
Но свита, разумеется, всерьез не принималась. Клара никогда бы не позволила какому-нибудь солдату, моряку или военному полицейскому заморочить голову ее невинной крошке. Но тем не менее умело подводила дочь к раздумьям о возможном замужестве, ей бы очень подошел потомственный аристократ или человек с деньгами, разумеется “полученными честным путем”.
Проклятые деньги… даже на обычные молодежные развлечения требовались изрядные суммы. Все ведь нужно было оплачивать: билеты на игры в поло, пикники, участие в крокетных соревнованиях, бадминтон. Теперь пришла пора другой учебы, не просто в школе, а в школе жизни. И Агата, как могла, постигала житейские премудрости, насколько ей позволял ее возраст и склад характера.
За три месяца, проведенные в Каире, Агата познакомилась почти с тридцатью джентльменами, но интересными ей казались лишь люди солидные, кому было уже под тридцать или даже слегка за сорок. Ровесники и даже молодые люди постарше были ей скучны, у них не было жизненного опыта, а юной Агате нравились те, кто мог рассказать что-то новое об этом мире, чего она еще не знала.
Несмотря на счастливую внешность, Агата никак не могла преодолеть робость и поддержать беседу, в компании держалась скованно и молчала. Египет, безусловно, был очень ей полезен. Учил наблюдательности. Она узнала множество жизненных историй и, скажем так, человеческих типажей, что впоследствии очень пригодится для ее книг. Но наука светского общения давалась ей с трудом.
Однажды Агату пригласил на танец некий капитан Крайк, а потом, проводив ее к сидевшей у стены Кларе, заявил: “Вот, получите вашу дочь. Она научилась танцевать. В самом деле, танцует она замечательно. А теперь вам стоило бы научить ее разговаривать”.
Да, обидный комплимент, приправленный, в общем-то справедливым упреком. Агата была образованна, умна, привлекательна, то есть обладала всеми качествами для нормального, без издержек подростковой неуверенности, общения. Но такой уж у нее был характер: по-настоящему комфортно она чувствовала себя только в одиночестве. Клара с обычной своей горячностью принялась исправлять нрав дочери, удвоив количество посещаемых мероприятий, таких, где уклониться от общения было невозможно.
Возвращение в Торки стало поводом для семейных праздников, путешественницы нанесли визиты к Мэдж в Чидл-Холл и в Эбни-Холл. Уже началась весна, и теперь можно было ездить на выходные в загородные дома друзей, обретенных в Каире.
Однажды Агату пригласили мистер и миссис Парк-Лайл (последнего все называли “сахарным королем”, поскольку он сделал свое состояние на сахаре), они устраивали грандиозный прием с охотой и катанием на лодках. Ни первое, ни второе Агату не вдохновляло, но Клара настояла на поездке, уверенная, что дочь отлично проведет время в этом загородном виндзорском особняке (хозяева его снимали).
Агата сразу же понравилась одному офицеру, армейскому стрелку, и он постоянно оказывался рядом: настойчиво предлагал ей сыграть в теннис, просил оставить для него несколько танцев, приглашал пройтись вокруг озера. Каким-то образом даже упросил хозяйку позволить ему отвезти Агату на станцию, когда та собралась уезжать.
Когда поезд тронулся, Агата облегченно вздохнула, радуясь, что избавилась от назойливого кавалера, но тот вдруг снова появился в купе и уселся напротив. Сверля ее страстным взглядом, он сделал пылкое признание: “Я хотел отложить этот разговор до нашей встречи в Лондоне, но понял, что не могу больше ждать. Я должен сказать вам все сейчас. Я безумно вас люблю. Вы должны выйти за меня замуж. В первый же миг, как только я вас увидел на лестнице, когда вы спускались к ужину, с того самого мгновенья я понял, что вы для меня единственная женщина на свете и других быть не может”.
