Присяжные и демон
Наверняка среди присяжных многие понимали, что судят человека куда более достойного, чем они сами. И это очень их раздражало. А еще больше их раздражало, что над Сократом нельзя было просто посмеяться, как над эдаким, как сказали бы сегодня, «ботаном» – чудиком и дурачком. Только начни – и еще неизвестно, кто над кем посмеется и кто кого оставит в дураках. Начнет задавать свои вопросы… Запутает, собьет с толку.
Может быть, многих злило то, что он вообще пришел на суд. Ведь и здравый смысл, и инстинкт самосохранения любому «нормальному человеку» подсказали бы: беги! Есть куда, а преследовать никто не станет. Об этом почти в открытую говорили ему некоторые судьи: кто из уважения к его годам, кто – к мудрости, а кто просто из жалости, не желая выносить ему смертный приговор. Им достаточно было увидеть его страх, услышать просьбы о прощении.
Но, как говорится, не на того напали. Ему предлагали бежать на остров Эгину, в Фивы, в Коринф или даже к заклятым врагам спартанцам, которым если не сам Сократ, то его скверные ученики «продали отечество». Наверняка на его месте любой софист так и поступил бы. Но Сократ не был софистом. Он не торговал истиной. Он на самом деле всю жизнь ее искал. Он не для красного словца говорил, что надо слушать голос совести. Он на самом деле верил в бессмертие души и уже приготовился к переселению в обитель, где никто из врагов не сможет его достать и откуда не видно разницы между Афинами, Спартой и даже Персией.
Если бы он убежал, то тем самым расписался бы в том, что все, чему он учил, такая же словесная игра, как софизмы: внешне блестящая, но пустая. Но для него философия была не игрой, а единственным содержанием жизни, которая, по словам поэта ХХ века, «взамен турусов и колес не читки требует с актера, а полной гибели всерьез»[19].
К тому же не следует забывать, что Сократ все-таки был «дедушкой» идеализма. Он, правда, сомневался в разуме своих современников – им легче жить в темной пещере и вместо Истины довольствоваться ее слабой тенью. Но Сократ верил в будущие поколения. И не только в особенно отдаленные, но и в ту молодежь, вместе с которой искал мудрость. Такие люди, по его мнению, были не только в Афинах, но и по всей Греции. «Я ведь отлично знаю, – говорил он на суде, – что, куда бы я ни пришел, молодые люди везде будут меня слушать так же, как и здесь; и если я буду их отгонять, то они сами меня выгонят»[20].
Поэтому его защитительная речь больше похожа на вызов, чем на просьбу о пощаде. Явно с провокационными целями он вплетает в нее давнюю историю о том, как его объявил мудрейшим из людей не кто-нибудь, а сам бог Аполлон.
В городе Дельфы находилось одно из старейших святилищ. Видимо, когда-то, очень давно, еще до того, как предки греков захватили юг Балканского полуострова, там поклонялись каким-то совсем древним богам, возможно, чудовищам. Но греки устроили там храм Аполлона. Помимо прочего, храм был известен своим оракулом: можно было прийти и задать божеству вопрос о будущем. Или узнать правду о настоящем. И бог отвечал, никому не отказывал. Поэтому не стоит удивляться, что народ валил в Дельфы валом. Конечно, и сам храм, и все жители Дельф извлекали из этого немалую пользу. Современные экономисты сказали бы, что религиозный туризм был основной статьей доходной части городского бюджета. Насколько можно понять из довольно туманных описаний, механизм получения пророчества выглядел так. При святилище жила специально выбранная из многих кандидаток женщина – Пифия. Она (поначалу это было раз в год, а потом, когда популярность святилища возросла, – чуть ли не каждый день) садилась в специальном помещении около расщелины в скале. Из глубины поднимались какие-то дурманящие испарения. Надышавшись ими и придя в соответствующее психическое состояние, Пифия отвечала на заданные ей вопросы. Ее фразы были чаще всего бессвязны. Их следовало интерпретировать понятным для «клиента» образом – чем и занималась группа жрецов. Получившееся таким образом предсказание, или «экспертное заключение», отдавалось просителю. В наше время считается, что жрецы не столько пытались разобрать слова Пифии, сколько заботились о том, как бы предсказание, с одной стороны, соответствовало желанию вопрошающего (особенно если он был человеком влиятельным и могущественным), а с другой – не разошлось бы слишком сильно с истиной и не подорвало репутацию храма.
Широко известна история о том, как один из спартанских царей, Клеомен, желавший доказать, что его соперник не имеет прав на престол, подкупил некоего Кобона, одного из влиятельных граждан Дельф, видимо, специализировавшегося на таких закулисных сделках. В результате Пифия дала нужный ответ. «Демарат – не сын Аристона» – гласил этот древнейший известный нам генетический тест. Подкуп раскрылся, разгорелся скандал, и, чтобы поскорее его замять, Кобона изгнали из Дельф, а Пифию с позором лишили сана.
Поэтому в дальнейшем на вопросы конкретные и требовавшие простого и однозначного ответа – совершить ли тот или иной поступок, затевать ли какое-то дело, объявлять ли войну – ответ давался чрезвычайно запутанный и допускающий множество истолкований, даже в зависимости от интонации, с которой его можно прочесть (вроде знаменитой фразы «казнить нельзя помиловать»). На этот счет в Древней Греции ходило множество анекдотов. Самый известный касается вопроса лидийского царя Крёза (как видим, Аполлона лучшим политконсультантом считали не только греки): стоит ли ему начинать войну с персами? «Начнешь войну, – ответила Пифия, – разрушишь великое царство». Понимай как хочешь. Крез понял так, как ему нравилось, и действительно разрушил великое царство – только не персидское, а собственное. И наоборот, если вопрос касался предметов умозрительных, отвлеченных, то ответ чаще был однозначным, но непроверяемым.
И вот, выступая перед судом, Сократ неожиданно вспомнил, как один из его горячих поклонников, некий Херефонт, спросил у Пифии: есть ли кто на свете мудрее Сократа? Последовал ответ: в мудрости никто не сравнится с Сократом. Нетрудно заметить, что, отвечая так, Пифия или записавшие ее ответ жрецы абсолютно ничем не рисковали. Во-первых, термин «мудрость» можно трактовать как угодно. Что это – ум, знания, жизненный опыт, умудренность в каком-то деле, умение принимать верные решения, талант? Во-вторых, что бы мы ни называли мудростью, – где он, ее критерий? Как ее взвесить, как сравнить мудрость одного человека с мудростью другого? И как проверить, корректно ли сравнение? В-третьих, любопытно, что Херефонт не рискнул спросить Пифию – кто мудрейший человек на свете? Мало ли: вдруг назовет какого-нибудь вымышленного персидского мага, якобы живущего на другом конце земли. Фактически он подсказал ей тот ответ, который хотел услышать, заранее назвав имя мудрейшего. Наверняка Сократ, от которого все эти маленькие хитрости ускользнуть не могли и который сам всю жизнь только тем и занимался, что учил других правильно ставить вопросы и добиваться вменяемых ответов, только посмеялся, когда услышал об этой попытке Херефонта устами Пифии устроить дополнительную рекламу своему Учителю. Однако на суде он вдруг припомнил эту историю, чем вряд ли вызвал к себе симпатии присяжных. Ведь, по сути, он, во-первых, в лицо заявил им, что намного их всех умнее, а во-вторых, на корню пресек любые возражения и сомнения: ведь так, устами Пифии, сказал бог Аполлон. А кто в этом усомнится – тот и есть безбожник! И его-то и надо судить за богохульство и развращение юношества, а вовсе не Сократа!
Вообще говоря, всерьез Сократ отнесся только к второстепенному обвинению в том, что брал со своих учеников деньги. Хотя никто не приговорил бы его к смерти или даже к штрафу за то, чем занимались многие его современники, в том числе и кое-кто из судей. Как мы уже отмечали, не исключено, что дело обстояло не совсем так, как стараются представить Сократ и его преданные ученики. Возможно, карикатурная «мыслильня» – не только плод воображения Аристофана. Да и вообще, что дурного в том, чтобы брать деньги за свою работу? Но Сократ почему-то особенно враждебно отнесся именно к этому вроде бы второстепенному обвинению. Возможно, ему хотелось доказать, что, в отличие от шарлатанов-софистов, он занимался с учениками вовсе не ради денег или, во всяком случае, не только ради них. Сократа обижало, что его судьи не видят разницы между ним и теми, кто учит побеждать в спорах независимо от того, на их ли стороне правда. А он – не важно, за деньги или бесплатно – учил молодежь искать истину. Как-то он сказал собеседнику, восхищенно воскликнувшему, что спорить с Сократом невозможно: «Нет, милый мой Агафон, ты не в силах спорить с истиной, а спорить с Сократом – дело нехитрое»[21].
