Ознакомительная версия.
Приходил в подвал на Воровского и Вася Аксенов. Совсем молодой. Он вечно приносил спиртное, и Лидке это порядком надоело – она считала, что он растлевает детей – Аллу и Роберта. А тот в ответ уверял, что это просто творческая необходимось и что никого он не спаивает, просто глоток для настроения и создания необходимой атмосферы. Но Лидка стояла на своем и каждый раз взглядом сканировала Аксенова, чтобы не допустить непорядка. Тогда Вася придумал способ проноса водки на запрещенную территорию. Он ставил авоську с завернутыми в газету бутылками прямо под Лидкиным окном, которое находилось намного ниже уровня земли, и спокойно стучал в дверь. Лидка открывала, видела, что у Васи в руках ничего нет и не выпирает из карманов, улыбнувшись, пускала его в квартиру. А как только уходила на кухню, Вася пробирался к ней в комнату и выуживал из-за окна бутылки. Пока его не застукали как-то раз за этим делом. Вспоминалось потом ему всю жизнь!
Папа приехал из Петрозаводска, и сначала ему пришлось какое-то время пожить в общежитии Литинститута, которое располагалось почему-то в Переделкино. Но ввиду постоянного отсутствия дензнаков ему несколько раз приходилось ходить из Переделкино до Тверского бульвара пешком. Был спортсменом, поэтому вместо обычных пяти часов доходил за четыре с половиной. Потом переехал к тетке на Большую Бронную рядом с институтом, а позже, женившись на маме, обосновался у нее в подвальной комнатке в коммуналке на Воровского, где обитало еще девять семей.
Поздравление Сергея Михалкова в день свадьбы родителей
Совсем еще молодые!
Новая высотка на Кудринской была видна из нашего двора. 50-е
Во дворе Союза писателей, где мы жили. Я модная!
В Коктебеле. 1962 г.
С папой. Начало 60-х
Я там и родилась, в подвале на Воровского, в маленькой шестиметровой комнатке. В смысле в этот период, а не именно в той комнате. Когда мне исполнилось два года, мы и переехали на Кутузовский проспект, совсем тогда новый и современно хрущевский! На шестой этаж! Мы взлетели! С упоением пользовались лифтом, закрывая с грохотом железную дверь с решеткой, а потом еще две стеклянно-деревянные дверцы. И я всегда по грохоту – а просто нельзя было иначе закрыть дверь – слышала, когда домой приходили родители. Квартирка была метров пятьдесят, не больше, с пятиметровой кухней и балконом, выходящим на проспект и Дом игрушек прямо напротив. Какое же это счастье было – жить напротив Дома игрушек! На крыше огромными разноцветными буквами специально для меня так и было написано: ДОМ ИГРУШЕК! Ночью они светились, лезли мне в окно – а я смотрела на них, засыпала и чувствовала себя самой счастливой! Да и гуляла я просто, без присмотра, с местными во дворе. И можно было позвать меня из окна, и я сразу приходила. Даже наша собака Тимка, спаниель, гуляла одна. Я выпускала ее, она бежала вниз по лестнице с шестого этажа, лапой открывала дверь, нагуливалась, садилась у подъезда и ждала соседей, чтобы ей открыли, а потом скреблась в квартиру. Мы с ней были очень самостоятельными!
Жили мы тогда очень компактно: баба Поля, Лидка, мама, папа, я и Тимка. Родительский друг, замечательный Володя Резвин, архитектор, очень изящно поделил нашу хрущевку так, чтобы у каждого был свой угол: у Лидки, у меня и отдельная бабполина каморка. Папа с мамой в кабинете, где посередине была модная полка напросвет с пола до потолка, отделявшая деловую часть – папин стол с пишущей машинкой у окна – от спальной части с раскладывающейся кушеткой. И книжные полки во всю стену. Дверь в комнату была обита черным дермантином, как входная, чтобы лишние звуки не отвлекали от работы. Да, еще был английский замок, которым я однажды до крови прищемила палец. Когда замок щелкал и открывалась дверь, я знала, что папа вышел к нам читать новые стихи. Мы с мамой и Лидкой всегда были первыми его слушателями. Мы садились за стол, и папа читал. Я помню, как он первый раз читал посвященные мне стихи: «Дочке». Было мне лет пять-шесть.
Снова в ожидании родителей
Папин кабинет на Кутузовском
Лидка с архитектором Володей Резвиным
Мама со мной
Они всю жизнь так смотрели друг на друга
Проголодалась
Какая была девочка!
Отражение
Катька, Катышок, Катюха —
тоненькие пальчики.
Слушай,
человек-два-уха,
излиянья
папины.
Я хочу,
чтобы тебе
не казалось тайной,
почему отец
теперь
стал сентиментальным.
Чтобы все ты поняла —
не сейчас, так позже.
У тебя
свои дела
и свои заботы.
Занята ты долгий день
сном,
едою,
санками.
Там у вас,
в стране детей,
происходит всякое.
Там у вас,
в стране детей —
мощной и внушительной, —
много всяческих затей,
много разных жителей.
Есть такие —
отойди
и постой в сторонке.
Есть у вас
свои вожди
и свои пророки.
Есть —
совсем как у больших —
ябеды и нытики…
Парк
бесчисленных машин
выстроен по нитке.
Происходят там и тут
обсужденья грозные:
«Что
на третье
дадут:
компот
или мороженое?»
«Что нарисовал сосед?»
«Елку где поставят?..»
Хорошо, что вам газет —
взрослых —
не читают!..
Смо`трите,
остановясь,
на крутую радугу…
Хорошо,
что не для вас
нервный голос радио!
Ожиданье новостей,
страшных
и громадных…
Там у вас, в стране детей,
жизнь идет нормально.
Там —
ни слова про войну.
Там о ней —
ни слуха…
Я хочу
в твою страну,
человек-два-уха![2]
Поняла я тогда только начало, оно мне очень понравилось: «Катька, Катышок, Катюха!» Но потом уж все было очень по-взрослому, мала была, чтобы прочувствовать – это все обо мне сегодняшей, о нас. А тогда… Но сидела и внимательно слушала слова, пытаясь уловить смысл, угадывая рифму.
– Ну как вам, девоньки? – спрашивал отец.
Я обычно кивала, но с годами стала делать ему какие-то замечания. Я – ему! Он уважительно слушал, и были даже случаи, когда что-то менял.
Ознакомительная версия.
