Изучая дела других людиновских полицейских, ранее осужденных, Киселев обратил внимание, что в подавляющем большинстве это были люди с низким образовательным уровнем, некоторые закончили лишь два-три класса школы, малоразвитые, порой откровенно туповатые. Поражал их предельно низкий моральный потолок, нравственная глухота и слепота. Проводя обыски в домах семей партизан или просто заподозренных в принадлежности к подполью местных жителей, они не гнушались обыкновенным воровством. Гащили даже не драгоценности (да и откуда тогда они могли быть?), а обыкновенные носильные вещи, в том числе и бывшие в употреблении, обувь, нижнее белье, кухонную посуду. Забирали продукты питания и, уж обязательно, все спиртное. Они, казалось, от рождения не ведали разницы между добром и злом, избивали, пытали, а затем и расстреливали арестованных так же обыденно, без малейших переживаний, не говоря уже об угрызениях совести, как равнодушно работал и до войны где-нибудь на заводе или в колхозе. Почти никто из них не был природным садистом и вряд ли получал удовольствие от участия в избиениях или расстрелах. Они просто служили за пайку, обмундирование и не бог весть какое высокое жалованье.
Ему приказали — он расстрелял. Не приказали бы — не расстреливал бы. Велели бы отпустить — отпустил бы. Для нормального человека самым ужасным в этой бесчеловечности была именно ее безразличная обыденность.
Никто из них на следствии, а затем и в суде не проявил ни малейшего раскаяния, сострадания к своим жертвам, пускай и запоздалого. Казалось, они даже к самим себе, споим искалеченным судьбам не испытывали жалости.
Дмитрий Иванов от своих сослуживцев резко отличался. Он был достаточно умен, образован, хваток, обладал определенными культурными запросами. Примечательно, что, очутившись после многих лет пребывания влагерях в Тбилиси, где провел несколько дней по пути в санатории, он ходил не только по тамошним злачным местам, но раза два посетил театр. Этот человек свои незаурядные задатки употребил, в конечном счете, себе же самому во зло, а не во благо, i ic говоря уже о страданиях, которые причинил он множеству соотечественников.
Обращало на себя внимание и то, что, начав официальную службу в полиции в январе 1942 года, ом в свои двадцать с небольшим лет уже через несколько педель стал ее старшим следователем и руководителем «Русской тайной полиции», т. е. секретной службы, а затем командиром роты и батальона. Надо полагать, что сделать такую карьеру на одной только жестокости и исполнительности вряд ли возможно. За время оккупации пост начальника людиновской полиции занимали четыре человека. Все они были старше Иванова, и намного, обладали, следовательно, большим жизненным опытом, а вот он их всех пересидел, не только удержался на своей должности, по был дважды награжден, продвигался по служебной лестнице и заслужнл столь лестную оценку своей деятельности от немецкого военного коменданта.
Дмитрий Иванов родился в 1921 году в селе Кутчино нынешней Калужской области, в семье, как потом проходило по всем материалам, крупного кулака.
Следователь Киселев пришел к убеждению, что первым толчком к предательству для Дмитрия Иванова могло послужить не кулацкое происхождение само по себе, а факт раскулачивания и последующего репрессирования ею отца. Так одно зло — неправедность власти, породило другое — предательство, переход на сторону врага не только этой неправедной власти, но и собственного народа.
К слову сказать, уже в шестидесятые годы выяснилось, что все дело «Церковники» было буквально высосано из пальца движимыми карьеристскими побуждениями двумя мерзавцами — тогдашними сотрудниками Людиновского райотдела НКВД И.И. Островским и Г.С. Кермелем. Все лица, проходившие по этому сфальсифицированному делу, в том числе И.И. Иванов, были полностью реабилитированы за отсутствием не только состава преступления, но и события преступления.
Авторы сочли своей обязанностью сообщить об этом читателю не ддя того, чтобы оправдывать Дмитрия Иванова, но чтобы лучше понять его. Ибо только в понимании мотивов преступления, причем всех мотивов, заложен ключ к их недопущению в будущем, а вовсе не в одном лишь обезвреживании и покарании самих преступников. Что, конечно, тоже необходимо делать.
В 1940 году Дмитрий Иванов закончил в Людинове среднюю школу № 1. Учился вполне успешно, в числе отстающих никогда не значился. Особенно давались ему математика и физика, за что удостоился он благосклонности преподавателя этих предметов Александра Петровича Двоенко. Этот средних лет невысокий, сухощавый человек, с лицом несколько монголовидного типа, редко кого жаловал по причине странного озлобления, даже ожесточения. В таком состоянии он пребывал почти постоянно, особенно когда накануне вечером перебирал спиртного. А это с ним случалось часто. Никто в школе не любил Двоенко, держался он в должности лишь потому, что преподаватели физики и математики, тем более — мужчины, были тогда, как, впрочем, и теперь, повсеместно в большой редкости, а потому в цене. Жалел по-своему Двоенко, как человека, обиженного чем-то или кем-то в жизни, лишь один преподаватель — второстепенного по тогдашним представлениям предмета — рисования и черчения, добрейший старик Бутурлин.
Успевал Дмитрий, как не удивительно, и по немецкому языку. В те предвоенные годы, когда за границу, если не считать дипломатов, ездили считаные специалисты и музыканты, а зарубежные газеты и журналы в страну не поступали, подавляющее большинство школьников считало изучение иностранного языка делом совершенно никчемным, и относились к этому предмету соответственно — лишь бы получить в году заветную отметку «посредственно» (цифровые отметки — «пос.» стало называться «тройкой» — были восстановлены в школах уже во время войны). А вот Дмитрий Иванов долбил немецкий основательно.
От школьных дел Дмитрий держался в стороне, не вступал ни в пионеры, ни в комсомол. Да его, скорее всего, и не приняли бы из-за кулацкого происхождения и клейма сына «врага народа», не дружил он даже с соседом по парте, умницей Колей Евтеевым, доброжелательным пареньком в круглых очках, которые лицу его придавали несколько удивленное выражение. К слову сказать, Коля Евтеев был превосходным музыкантом, играл на всех струнных, от мандолины до скрипки, а потому был желанным гостем в любой компании.
Казалось, у Иванова было лишь одно настоящее пристрастие — футбол, только на поле, с мячом, он и раскрывался как-то.
Получив аттестат, Дмитрий Иванов успешно сдал экзамены в Брянский лесохозяйственный институт, первый курс которого и закончил к лету 1941 года.
