8 августа комбат майор Шафран В.С. вызвал к себе в палатку. «По вашему приказанию явилась, товарищ майор!» «Фельдшер? Почему без знаков различия? Приказываю срочно прикрепить по два кубика на петлицы, впредь не забывать! Распустились!» Подошел капитан, что-то тихо сказал, но майор ответил: «Справится!» Обернувшись ко мне, сказал: «Учитывая ваши способности, назначаю начальником санлетучки. Возьмите сестру Катукову, санитара Лукьянченко, четверых легкораненых. Вечером начнете погрузку раненых в эшелон, сдадите по назначению. Указания получите в пакете, вскроете завтра в 12 часов! Ясно?» «Так точно, ясно, товарищ майор!» Лицо его посветлело. Откозыряла, круто повернулась и пошла. И что мою душу суют неизвестно куда? Где взять кубики на петлицы в этом аду? Ну, как все это выполнить? А впрочем! Что это я разнюнилась? Выход есть! Ищу Ирину Михайловну Кононенко.
Все мобилизованы на подготовку раненых к эвакуации. Темнеет. Санитары куда-то в темноту возят раненых на подводах. Подхожу — длинный эшелон теплушек глотает раненых раскрытыми дверями, хромающих провожают сестры. Размещаем тяжелых раненых внизу, а ходячих наверху. Кононенко И.М. нашла меня. «Ты знаешь! В Москве узнали, что тебе кубики нужны, на самолете прислали, — смеется. — Этот старший лейтенант подарил. Совсем в плохом состоянии этот лейтенант. Идут в наступление злые, фамилию не сказал. Этот — лейтенант Максимова дала». «Ася, заведующая аптекой?» «Начальник аптеки! Не путай! А этот от меня, правда сломан, но если пришить, то сойдет».
Спасибо Ирине Михайловне, в самые трудные минуты поможет, подскажет, посоветует. Есть же такие люди!
Прикрепив кубики, то и дело спотыкаясь о кочки, цепляясь за траву, обхожу свое огромное хозяйство. Даже жутко. Санитар Лукьянченко, очень исполнительный пожилой санитар из легкораненых, получил сухари и сливочное масло на одну раздачу, махорки на две раздачи, ведра для воды и нужды. Бинтов и ваты дали немного. Истории болезней на 1300 раненых сложила в теплушке. Всего 17 вагонов и два тягача паровоза, в вагоне 60–80 раненых. Гудок, эшелон тронулся, тьма скрыла провожающих.
Утром раздали сухари и масло. На полустанке набрали воды. Пока все хорошо. 9 августа в 12 часов распечатала пакет: «Сдать раненых в Новый Баскунчак». Едем тихо. На ходу перебегаю от вагона до вагона, успокаиваю, подбинтовываю. Просят пить, курить, есть. Уговариваю, беседую, шучу. Вечером паровоз еле тянет состав, справа бесконечные бахчи колхозов. Раненые, кто может, выпрыгивают из вагона, бросаются на бахчу. Хромающие быстро накидали в каждый вагон зеленых арбузов, тыкв. Сами залезают на ходу, помогают друг другу. На одной станции позвонила на следующую председателю колхоза, просила прислать утром что-нибудь для раненых. Председатель торжественно обещал помидоров и хлеба. Но радость наша была напрасна. Станция встретила молчанием, колхоз не отвечал. Мало ли какие у них дела, а может быть, и струсил? Стояли три часа. Начальник станции не отправлял. «Чего ждем? — кричат раненые. — Есть хотим! Черви нас съели!» Ночью мертвых выкинули из вагонов. «Налетят «мессера», а меня Сталинград ждет! Расплатиться надо!» «А я Берлина, голубы, не видал! Вот сложим головы тут, подумают, гарбузы!»
Я растерялась, галдели все. Один раненый вылез из теплушки, видно, его лихорадило: «Ребята! Тише вы! Братцы! Есть у нас начальство?» «Есть! Есть!» Все посмотрели на меня и сомкнулись вокруг: злые, голодные, заросшие щетиной, вшивые, червивые, готовые на все. «Да не гляди! Она не виновата! Хотя тебя, дочка, дали нам в начальники. Не робей, мы тебе поможем, смелее! Ребята! Выбирай комитет!» Из шумящей толпы несколько человек окружили меня. Две косички ленточкой затянуты, в глазах испуг. «Идем к начальнику станции, нам вперед ведь надо? Пусть скорее отправляют». Раненые расступились, пропуская комитет.
На станции нас встретили холодно: «Начальник станции не принимает!» Комитетчики отстранили железнодорожника, и мы вошли в кабинет. «Вы нас отправите?» «Нет! Немецкие разъезды отрезали путь! Приказа о продвижении нет!» Сзади несколько озлобленных голосов: «Вешай предателей! Жги станцию! Голодом хотите задушить?» Это подействовало сразу. Побледневший начальник станции, кивая головой, заговорил: «Отправляю! Отправляю! По теплушкам, товарищи!» «Черт тебе товарищ!»
Начальник станции выскочил на улицу и махнул машинисту рукой, эшелон медленно тронулся. Мы садились на ходу. Утром остановились на полустанке. Около эшелона, на переезде стояли три подводы, груженные мешками с зерном. Возчики ушли на станцию, а раненые прыгают из теплушек, развязали мешки, захватывают пригоршнями зерно, сыпят в рот, в карманы, рассыпают по земле. Запоздавшие толкают первых, рвут мешки, иные из-под ног захватывают зерно с песком и с хрустом жуют. Напирают сзади, кто-то споткнулся о ползающего раненого, повалился — куча мала, крик раненых от боли. Со станции вышли — начальника станции нет, спрятался. Телефонная связь работает хорошо. Комитетчики развели по вагонам раненых, жующих зерно. А в задних вагонах крик, шум, выстрелы. Да что же это такое? Оружие только у меня. Мысли самые страшные. Бегу, смотрю — стеной стоят раненые, а напротив у барака майор с пистолетом. «Что у вас, ребятки?» «Корову хотели съесть, она вот здесь паслась. Выскочил майор, вот тот», — пряча глаза, сказал молоденький солдат с рыжеватым пушком вместо усов и с гипсом на руке. Раненые обступили майора со всех сторон, спотыкаясь о плетни бахчевых, что росли перед бараком.
Очень я растерялась, не смогла вовремя распорядиться, слишком неожиданно было для меня, что этот красный толстый майор поднял руку с оружием на моих небритых, голодных, безоружных, беззащитных героев Сталинграда.
— Ребята! По теплушкам, отправляемся!
Но раненые подступают к майору, тесня его за барак, зло глядя на него. «Не троньте его! Поехали, защитники мои!» Звенит мой голос, а рукой машу машинисту. Тот и сам понял.
Гудок! Раненые задвигались, хватают из-под ног камни, зеленые бахчевые, и каждый старается попасть в майора, и только тогда поворачиваются и бегут к теплушкам. Я уже около майора. В голосе обида и злоба. По вагонам!
Теплушки медленно двигаются, раненые залезают в вагоны, жуют зерно. Догнала средний вагон, цепкие руки помогли мне встать. Примостилась на нарах. Комитетчик старается развеселить (я понимаю, это для меня): «Нет, подумайте, братцы! Подбегает этот с рукой, раненый, и хочет от коровы кусок откусить, но корова против! У нее хозяин! А другой раненый с одной рукой, хвать ее за вымя — молока захотел! Ну, кто же выдержит?» Хохот в вагоне. Раненые устраиваются поудобней и затихают. Сижу, печально думаю, прижалась головой к столбу. Стемнело, в вагоне тепло. Перед глазами родной город, дом, мама. Громкий крик: «За Родину! За Сталинград! Ура!» Дико закричал раненый. Кто-то поддержал: «Ур-ра!» Страшно меня испугали. Все всполошились, кто-то свалился с нар, разноголосое «ура!» раздалось со всех сторон.
