Ознакомительная версия.
В письме идет речь и о Воронцовой, предусмотрительно не названной здесь по имени: «…Сейчас расскажу вам о Татьяне. Она приняла живейшее участие в вашем несчастии, она поручила мне сказать вам об этом, я пишу вам с ее согласия» (XIII, 530). Тот факт, что привет от любимой женщины пришел к нему через Раевского, уже много лет ухаживавшего за графиней и находившегося теперь рядом с ней, едва ли порадовал Пушкина, особенно в контексте в целом лицемерного письма. Однако добрый привет Воронцовой заглушил неприятное чувство, и Пушкин записал: «une lettre de R» – то есть «письмо от Р<аевского>», но здесь же переправил: «de EW» – то есть «о Е. В<оронцовой>». Письмо сохранилось.
В конце октября Пушкин получил письмо, датированное 18 октября, от князя Сергея Волконского, извещавшего о своей помолвке с Марией Раевской (XIII, 112). Вложенное в него письмо Александра Раевского не сохранилось. Вероятно, содержавшиеся в нем, как обычно, издевки вконец расстроили и без того раздосадованного поэта, и он бросил письмо в огонь. Вид горящего письма вызвал в поэтическом воображении Пушкина лирическую ситуацию, знакомую ему по элегии Буфлера «La Resignation»[80] и с поразительной силой воспроизведенную им в стихотворении «Сожженное письмо»:
Прощай, письмо любви! прощай: она велела.
Как долго медлил я! как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал. Гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет…
Минуту!.. вспыхнули! пылают – легкой дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит… О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…
(II, 373)
Одесский гамбит графа Воронцова (Документальное повествование)
[81]
В июле 1824 г. случилось одно из самых драматичных событий в жизни Пушкина: он был уволен с государственной службы и выслан из Одессы в Михайловское. Неожиданная, необоснованная и тем особенно оскорбительная царская немилость означала для Пушкина конец полюбившейся ему пестрой и привольной одесской жизни, разлуку с друзьями, а в перспективе – духовную изоляцию в глухой деревне на неопределенный срок.
Причиной столь неприятного поворота в судьбе поэта послужило письмо, неосмотрительно написанное им одному из друзей: Пушкин с одобрением отозвался в нем об атеистических идеях [82].
Граф М. С. Воронцов
Однако существовала и другая, может быть гораздо более весомая причина удаления его из Одессы, а именно настоятельные просьбы об этом со стороны Воронцова. А. И. Тургенев еще 1 июля 1824 г., т. е. в самый разгар событий, сообщал П. А. Вяземскому из Петербурга: «Граф Воронцов прислал представление об увольнении Пушкина. Желая coûte que coûte (во что бы то ни стало) оставить его при нем, я ездил к Нессельроде, но узнал от него, что это уже невозможно; что уже несколько раз и давно граф Воронцов представлял о сем»[83]. Письма Воронцова к Нессельроде, о которых упоминает Тургенев, были впоследствии обнаружены и опубликованы. В мемуарно-биографической литературе о Пушкине сложилось две версии относительно причин, по которым Воронцов добивался удаления Пушкина. Первая сводится к тому, что поэт слишком уж досаждал наместнику и его окружению своими эпиграммами[84]. Вторая объясняет гнев Воронцова ревностью, внушенной слухами о близких отношениях Пушкина с его супругой – очаровательной Е. К. Воронцовой[85].
Между тем находки документов, относящихся к высылке Пушки на, продолжались. Важнейшие из них сделаны в конце 1920-х годов – это письма Воронцова к П. Д. Киселеву от 6 марта 1824 г. и к Н. М. Лонгинову от 8 и 29 апреля и 4 мая 1824 г.
Воронцов – Киселеву
Письмо к П. Д. Киселеву – первое по времени в ряду документов, свидетельствующих, что в круг личных интересов Воронцова оказался втянутым Пушкин.
«Двумя своими просьбами, из которых одна исключает другую, но обе одинаково обращены к Вашей дружбе, атакую я Вас сегодня, дорогой Павел Дмитриевич. Первая – передать от меня прилагаемое письмо Е<го> В<еличеству> Государю, если только это не составит для Вас каких-либо затруднений; вторая – не делать этого в случае, если исполнение представилось бы для Вас хотя бы в малой степени неприятным или неудобным»[86].
Воронцов просит, разумеется, не просто о передаче письма – с этим прекрасно справилось бы почтовое ведомство, – а о том, чтобы Киселев представил Царю важное для него, Воронцова, дело в нужном ему, Воронцову, свете. С этой целью он раскрывает перед Киселевым содержание своего письма к Царю («Теперь скажу Вам несколько слов о содержании этого письма…») и предупреждает своего адресата о секретности («…из которого никто здесь не читал ни строчки, кроме Казначеева[87], любезно взявшегося его переписать») и чрезвычайной важности дела, о котором пойдет речь («Я предпочел бы не писать, а испросить разрешения лично прибыть в Петербург, но служебные дела в данную минуту не позволяют мне этого»). Воронцов не сразу приступает к тому, что его тревожило, а тревожило его то, что Александр I вдруг начал выказывать ему знаки монаршей немилости: «Будучи вынужденным коснуться вопроса о производстве 12 декабря, я сказал в письме своем несколько слов по этому поводу (о чем я никогда не говорил ни слова даже своей жене). Я не могу не видеть в данном случае последствий того впечатления, которое внушили Государю: произведя в следующий чин 16 человек, не остановились бы как раз перед моим именем без какого-либо подобного основания».
Здесь необходимы некоторые пояснения. В сентябре-октябре 1823 г. Александр I, обеспокоенный сообщениями о тайных обществах во 2-й армии, штаб которой находился в Тульчине, предпринял поездку на Юг России, чтобы лично убедиться в лояльности высших офицеров и личным своим вниманием к войскам всячески эту лояльность укрепить. В программу поездки входили смотры 6-го и 7-го корпусов, составлявших основные силы 2-й армии (они состоялись 1 и 2 октября), и присутствие Царя на больших осенних учениях, развернувшихся на огромном пространстве от Тульчина до Буга (4–5 октября)[88].
Героем смотров и учений оказался любимец Царя граф Павел Дмитриевич Киселев (1788–1872), генерал-майор, назначенный года за три до того начальником штаба 2-й армии вопреки бешеному противодействию ее главнокомандующего генерала П. X. Витгенштейна (Царь проявил тогда редкую для него решительность, одернув Витгенштейна резким письмом)[89]. По окончании учений Александр I произвел Киселева в генерал-адъютанты и пригласил сопровождать в дальнейшей поездке[90]; Витгенштейну же Царь отписал 14 октября кратенький благодарственный рескрипт («Граф Петр Христофорович! Вверенную Вам армию, осмотренную мною в окрестностях Тульчина, имел я истинное удовлетворение найти во всех частях в положении столь отличном…»[91]), а Воронцова – военного генерал-губернатора и наместника земель, которые, собственно, и охраняла 2-я армия, – Александр и вовсе оставил без внимания («не захотел улыбкой наградить», – съязвит Пушкин несколько месяцев спустя – II, 378). Воронцову ничего не оставалось, как сказаться больным и возвратиться в Одессу [92].
Ознакомительная версия.
