гораздо меньше этого самого пьянства, кутежу и разврату. Уполномочиваете вы меня, братцы, от лица всех нас благодарить хозяина за сбавку платы?» Само собою разумеется, что эта речь была покрыта шумными одобрениями и единодушными криками: уполномочиваем! Вот как мирно решилось дело, без ссор и неудовольствий, без полиции и суда! Проведите этот аскетический принцип по всем областям и закоулкам экономической жизни, внесите его во все отношения между капиталом и трудом, и вы мирно, прочно и просто разрешите тот вопрос о пауперизме и пролетариате, который для мирских умников представляется таким страшным и грозным, полным неведомых опасностей и роковых переворотов.
Возьмем другой случай. Вздорожало мясо, до которого такие большие охотники все мирские. Это обстоятельство вызывает всеобщее неудовольствие и ропот; все кряхтят, охают, жалуются, требуют мер. Вот за дело берется дума, назначает, как водится, комиссию для удешевления мяса; комиссия выписывает издалека несколько кусков свежего мяса в особо приспособленных вагонах и продает их жителям. Куски съедены, но цена на мясо не только не падает, а еще повышается. Люди недостаточные по-прежнему бедствуют, страдают, не имея возможности удовлетворять своей потребности; в них растет неудовольствие и ропот. Мир со всеми своими мерами оказывается бессильным успокоить людей и сделать их довольными. Аскетизм же может это сделать легко. Всеми любимый и уважаемый старец Зосима созывает к себе недовольных и держит к ним такую глубоко прочувствованную речь: «Братие мои, вы напоминаете мне тех евреев, которые из-за недостатка египетских мяс в пустыне возмутились против пророка божия и вождя. Не подражайте им, не ропщите, а лучше отсеките потребность в мясе. Поверьте, будете живы и без мяса; взгляните на иноков России и всего мира. Они не вкушают мяса, а живут не хуже вас. Да даже ваша мирская наука отрицает мясо. Ученейший правитель столичного университета, Бекетов, доказал, что мясо введено в употребление буржуазной физиологией, которая, вероятно, процветала в древнем Египте, где ею заразились и евреи, и что вообще без мяса можно жить. Обдумайте-ка мой смиренный совет, откажитесь от египетских мяс». После этой речи как бы по мановению волшебного жезла недовольные превратились в довольных, мясные лавки опустели, цена на мясо упала вчетверо, думская комиссия закрылась; радость всеобщая.
Примените этот принцип аскетизма и отсечения ко всем потребностям человеческой природы как к физическим, так и к психическим, превратите гражданское общество в монастырь, добровольно, по совести и по религиозному чувству вполне подчиняющийся не только велениям, но и простым наставлениям своего духовного старца и совершенно отрекшийся от своей воли, и вы в один миг осчастливите человечество, которое теперь так далеко от счастья, потому что все свои усилия, все средства своего ума и все орудия общественности направляет к тому, чтобы удовлетворять своим не только естественным, но и искусственно привитым цивилизацией потребностям, чтобы достигнуть не послушания и отречения от своей воли, а свободы, свободного самоопределения и естественной самодеятельности. Как в древнем цивилизованном мире, так и теперь свобода считается одною из самых жгучих психических потребностей, и удовлетворение ее доставляет наивысшее психическое удовольствие и наслаждение. Но человечество до сих пор не добилось возможности удовлетворять этой потребности. Припомните в речи Великого инквизитора мрачную картину человечества, получившего мирскую свободу и этим путем дошедшего до взаимного истребления, до антропофагии. Автор рассматриваемого романа исповедует и доказывает для достижения свободы другое средство, монастырское, тоже давным-давно известное и оказавшееся на практике еще менее удовлетворительным.
Средство это состоит в том, чтобы стремиться к свободе посредством добровольного рабства, путем безусловной покорности, отречения от своей воли и того, что по-латыни называется resignatio. Отец Зосима говорит: «Самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием и достигаю тем, с помощью божьей, свободы духа». В другом месте автор, давая определение того, что такое старец, говорит уже от себя следующее:
«Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотречением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно, в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог, наконец, достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, – не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней» (I, 48–49).
Автор забыл или, вероятно, умышленно не захотел прибавить к этому, что такого рода послушание было доведено до высшей степени совершенства в известном ордене, который был учрежден Игнатием Лойолою и в котором послушание доходило до того, что низший член становился просто бездушным «трупом» и безжизненной палкой в руках высшего члена. Действительно, послушание может привести к свободе, но к свободе своего рода, состоящей в самоотречении, в обезличении. С субъективной точки зрения, действительно можно не считать рабом того, кто рабствует не по принуждению, не по страху, не по необходимости или по расчету, а по внутреннему согласию, по свободному произволению, из любви к раболепству, из-за удовольствия, доставляемого им. Мы терпим принуждения, насилия, стеснения, оскорбления личности и унижения человеческого достоинства единственно только потому, что мы горды, что мы слишком высоко ставим свою личность, придаем первенствующее значение своим мнениям и своим желаниям. Но если мы смиримся, признаем, что мы – последний червь в мире, откажемся от своей личности, словом, «умрем» нравственно в смысле эпиграфа романа, то этим облечем свою личность в такую крепкую броню, оденем ее таким медным лбом, которого не пробьют никакие насилия, сквозь который не дойдут до нас никакие оскорбления и унижения нашего личного достоинства.
И в самом деле, можно ли сделать насилие воле того человека, который отказался от своей воли, можно ли оскорбить человеческое достоинство у того человека, который не признает в себе этого достоинства, а, напротив, весь проникнут сознанием собственного недостоинства? Эти вопросы равносильны такому вопросу, можно ли конфисковать имущество у человека, который сам добровольно отдает, с удовольствием жертвует его? Вы держитесь известных убеждений, но вас заставляют изменить их или принять другие. Если вы человек гордый, то протестуете, сопротивляетесь, спорите, беспокоитесь, выходите из себя, подвергаете себя неприятностям, словом – вы несчастный человек. Если вы смиренны и послушны, то вы сейчас сознаете, что ваш слабый ум способен заблуждаться и действительно заблуждается и потому, не колеблясь, отрекаетесь от своих убеждений и принимаете чужие без всяких неудовольствий и неприятностей. Или вы желаете и любите читать «Голос», а вам суют
