Но вообще-то со своими коллегами — подчиненными я жил довольно-таки дружно и мирно, конфликтов и криминала не было, но это отнимало у меня много сил, да и учеба стала от этого страдать. В период моего командования много моей кровушки попили и Саня Меркулов, и Володя Семенов, и Гена Близнецов, и даже наш интеллигент Валера Платов. Каждый из них изощрялся по-своему, но больше всего мне доставалось от Меркулова — умнейшего парня, но разгильдяя. Бывали моменты, когда мне хотелось его просто убить! Вот как эту страшную крамольную мою тайну со временем он сам и прокомментировал при нашей встрече через много лет: будучи уже преподавателем в рижском училище, он в очередной раз «качал свои права» в кабинете у начальника политотдела училища и докачался до того, что замполит, доведенный до отчаяния, в качестве контраргументов врезал сгоряча Меркулову по физиономии. Саша, по его словам, быстренько сориентировался в ситуации и выиграл дело. Перепуганному замполиту ничего не оставалось делать, как согласиться с доводами оппонента. Вот такой был один из моих подчиненных! Валера Платов спорил со мной в основном по юридическим аспектам моей командирской деятельности (имею ли я, например, право в приказном порядке заставлять его заниматься самоподготовкой). А Володя Семенов, так тот вообще меня не видел в упор как командира. Короче, я подумал-подумал да и написал рапорт с просьбой освободить меня от столь высокой должности. Просьбу мою удовлетворили, правда, сержантское звание оставили. Я считаю, что это мое первое самостоятельное и продуманное решение. Поначалу было нелегко ходить в общем строю, выполнять команды моего преемника Виктора Кучеренко, но потом как-то привык и все стало на свое место. Конечно, этот юношеский экстремизм (и мой, и моих однокурсников) со временем прошел, и все последующие годы мы встречаемся уже как старые, добрые друзья. Но и в те годы со многими моими однокашниками у меня сложились хорошие товарищеские отношения. Это, прежде всего, ребята, с которыми я жил в одной комнате: Виталий Дождев (дружок еще по МАПУ), Толя Батюня, Леня Мурзаев, продблжал дружить с Юрой Тарелкиным, Юрой Прокловым, хотя и были они уже на других факультетах. Уже в училище познакомился и подружился с Витей Кучеровым, Сашей Морозовым, Витей Перемышлевым, Борей Лопусовым, Лешей Бичеровым да и со многими другими ребятами наладил и поддерживал хорошие отношения. Годы сводили и разводили нас, но на каком бы этапе нашей жизни мы ни встречались, ростовский период всегда вызывает у нас добрые, ностальгические воспоминания. К сожалению, нетуже среди нас Толи Батюни, Вити Кучерова, Саши Кулакова. О многих я уже просто не имею сведений и не знаю, где они и что с ними. О бывших моих однокашниках, осевших в Ростове (в основном преподавателями в родном училище), периодически сообщает Иван Бутко — наш однокашник, который в каждый свой приезд в Москву тщетно пытается собрать нас, старых ростовчан. Иногда с трудом, но собираемся, вспоминаем былое, хвалим Ивана за его инициативу, даем клятву встретиться еще, но что-то всегда нам мешает. А мешает-то понятно что: болезни и недомогания, старческая лень и инертность, нелегкая жизнь пенсионера и всякие бытовые неурядицы. Но что самое главное — когда мы все же собираемся, то болячек и проблем как и не бывало! Первые годы после окончания училища мы организованно приезжали в Ростов отмечать юбилейные даты: 10, 15, 25 лет со дня окончания училища. Интересные это были встречи! Мы с тайным любопытством придирчиво осматривали друг друга: кто в каком звании, у кого какая орденская колодка на груди, кто потолстел, а кто полысел, кто какую занимает должность и кто поможет решить какую-либо жизненную проблему (как правило, помочь с переводом или устроить детей). Такие встречи заканчивались обычно веселым застольем где-либо в ресторане или в каком-нибудь тихом пансионате на Левбердоне (левый берег Дона). Думаю, что командование училища с облегчением вздыхало, когда мы разъезжались. Со временем эта хорошая традиция как-то отмерла сама собой. А ведь в 1998 году мы должны были бы отметить 40-летие нашего выпуска. Но, увы! Не нашлись инициаторы такой исторической встречи.
Период учебы в Ростове был для меня знаменателен и еще одним событием — вступлением в ряды КПСС, кстати, первым в нашем слушательском отделении. Здесь я — сын своего отца, выпускника Московского военно-политического училища имени Ленина, кадрового политработника, воспитанного на основах марксизма-ленинизма и насквозь пропитанного идеями этого учения. Надо отдать должное моему отцу — он никогда не отказывался от этих идей и не предавал их. Правда, уже в последние годы жизни отец стал несколько критически оценивать действия наших идейных вождей — отцов перестройки, но все равно он их пытался оправдать и защитить. Еще в семи-восьмилетнем возрасте я был принят в пионеры (этот торжественный ритуал проходил в траурном зале Музея В. И. Ленина в Москве), а в 14 лет, как и положено, вступил в ряды комсомола. Поэтому, когда мне исполнилось восемнадцать, я, не задумываясь, подал заявление в факультетскую парторганизацию с просьбой принять меня кандидатом в члены КПСС. Как же я готовился к этому событию! До сих пор помню почти все 18 пунктов обязанностей члена партии, был в курсе всех международных событий, знал биографии всех членов Президиума ЦК КПСС, мог назвать имена всех лидеров международного коммунистического движения, почти прекратил все связи, которые могли бы опорочить моральный облик будущего молодого коммуниста, подтянулся с учебой. На собрание шел одухотворенный, физически и морально готовый вступить хоть сейчас в бой за наше правое дело. Первое мое разочарование наступило сразу же, как только я переступил порог аудитории, где собрались мои будущие товарищи по партии — преподаватели факультета, офицеры, — слушатели нашего курса. Аудитория маленькая, опоздавшим сидячих мест не хватало. За последним столом разместился один из наших преподавателей (молодой, симпатичный подполковник, который частенько вместе с нами лихо отплясывал на вечерах отдыха), который обложился тетрадями и приготовился заняться их проверкой. На традиционный вопрос: кого в президиум собрания? — один из опоздавших назвал фамилию этого подполковника. Проголосовали, подполковник со своими тетрадками ушел в президиум, а ретивый опоздавший на законных основаниях занял его место. Ну занял и занял, что здесь такого, если бы не бурная реакция на это перемещение со стороны этого преподавателя. Я, дрожащий, стоял рядом и слышал, как он ругал последними словами своего обидчика. Я был поражен до глубины души! Как же так — собираются идейные борцы, единоверцы, должны говорить о чем-то благородном, возвышенном (о мировой революции, например), а здесь — оскорбления, мат, угрозы. Это была маленькая трещинка, червоточинка в моих дальнейших многолетних отношениях с партией. Но это было потом. А пока меня, идейно напичканного, приняли в кандидаты. Проходит год кандидатского стажа. Зимняя сессия. Я получаю свою первую «тройку» по какому-то предмету. Терзает мысль: имею ли я моральное и этическое право вступать в партию с «тройкой» в зачетной книжке. Моя будущая партийная совесть подсказала — нет! И я подал заявление с просьбой о продлении моего кандидатского стажа еще на полгода. По-моему, даже мой отец не ожидал от меня такого самопожертвования. А на собрании, где рассматривалось мое заявление, меня приняли за какого-то ненормального, но стаж все же продлили (от греха подальше). Через полгода я уже почти автоматом стал членом нашей родной Коммунистической партии, в которой и пробыл около 35 лет, до момента ее расформирования. Все эти годы я был добросовестным, активным коммунистом, регулярно платил членские взносы, неоднократно избирался секретарем парторганизации, но случай с этим подполковником не выходил у меня из головы, он постоянно определял, регулировал мое отношение как к самой партии, так и к поступкам и действиям ее лидеров и функционеров различных уровней. Сегодня я бы уж точно не просил продлить мой кандидатский стаж, да и хорошо бы подумал, стоит ли вообще вступать в такую партию. Вот так жизненные реалии и время превратили восторженного юного ленинца в разочарованного критикана.
