Нередко случалось, что люди брали на себя чужую вину, лишь бы избавиться от повторного пристрастного допроса знаменитого детектива. Стоило, к примеру, московскому обер-полицмейстеру — когда дерзкий воришка запирался и божился, что невиновен, — приказать жандарму: «Отведи-ка его, дружок, побеседовать к Яковлеву», как подозреваемый падал на колени и чистосердечно признавался в грехах, которые от него требовались в данную минуту.
Московские няньки именем Яковлева пугали непослушных детей, а встреча со знаменитым сыщиком на улице, по всеобщему мнению, почиталась за скверную примету.
Иногда наш герой, как и сто лет назад его земляк Ванька Каин, вносил разнообразие в свою служебную деятельность. Он завел среди московских мошенников разветвленную агентуру, и его подопечные за определенную мзду выдавали товарищей по разбою и даже сами подбивали бродяг сколачивать шайки и заниматься грабежом, чтобы потом доносить о них своему благодетелю. После каждого подобного раскрытия шайки разбойников авторитет и капитал Гаврилы Яковлевича возрастали, а на его парадном мундире появлялся новый орденок.
Не брезговал мастер сыска работать и по мелочам. Любил подсказать пойманному воришке, какого богатого купчишку следует оговорить. Мол, скажешь, что у него вы прятали краденое. Купчишку мигом брали под стражу, устраивали очную ставку с воришкой, после чего оговоренному «денежному мешку» приходилось раскошеливаться на сумму, милостиво назначенную Гаврилой Яковлевичем.
В свободное время любил знаменитый московский сыщик бродить по окраинам города, заглядывать в грязные бойни и подолгу смотреть на струящуюся кровь и предсмертные судороги бычков. А по ночам, натянув грязное рубище и парик, он предпочитал веселиться в московских трущобах, в развратных домах и трактирах, где отводил душу в пьяных песнях и кровавых драках, обзаводясь заодно полезными для службы знакомствами.
Освободилась Москва от усердного следственного пристава лишь благодаря холере 1831 года, совершившей доброе деяние — уволокшей душу Яковлева на исходе шестого десятка лет, по клятвенным заверениям его подследственных, прямехонько в преисподнюю. Но душок злодеяний Гаврилы Яковлевича еще долго витал по городу.
Сумасшедший Федька. Московский главнокомандующий граф Федор Васильевич Ростопчин (1763–1826)
С легкой руки Льва Николаевича Толстого московского главнокомандующего графа Федора Васильевича Ростопчина принято считать квасным патриотом и вздорным глупцом. «Этот человек, — читаем в романе «Война и мир» о 1812 годе, — не понимал значения совершающегося события, а хотел только что-то сделать сам, удивить кого-то, что-то совершить патриотически-геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой народного потока».
Надо заметить, что не лишены смысла иные характеристики, данные Ростопчину его современниками.
Императрица Екатерина II: «У этого молодого человека большой лоб, большие глаза и большой ум» (правда, это утверждение не мешало императрице звать его «сумасшедшим Федькой»).
Поэт П. А. Вяземский (о назначении Ростопчина московским главнокомандующим в 1812 году): «Ростопчин мог быть иногда увлекаем страстною натурою своею, но на ту пору он был именно человек, соответствующий обстоятельствам. Наполеон это понял и почтил его личною ненавистью. Карамзин, поздравляя графа Ростопчина с назначением его, говорил, что едва ли не поздравляет он калифа на час, потому что он один из немногих предвидел падение Москвы, если война продолжится. Как бы то ни было, но на этот час лучшего калифа избрать было невозможно».
Историк Д. Н. Бантыш-Каменский: «Сошед со служебного поприща, знаменитый россиянин сей не утратил своего значения, не походил на временщиков, которых счастье возводит на высоту, а ничтожность при падении не поддерживает. В простой одежде представлял он вельможу величавой осанкой, гордой поступью, отважным словом, проницательным взглядом».
О Ростопчине, как ни о ком другом, говорили, что он своеобразен и незауряден. Среднего роста, плотного сложения, имел широкое лицо и голубые глаза. Быстр, резок, раздражителен, словоохотлив. Мог быть галантным, как истинный парижанин. Душа общества, острослов, знал, где и когда надо быть искренним и красноречивым. Иные считали, что в нем много блеска и внезапности, но нет основательности и отсутствуют убеждения. Он был очень противоречив: соединял в себе неподкупную честность и мелкую мстительность.
Ростопчин умел себя рекламировать, выставлять напоказ ничтожество и невежество других. Он был плохой педагог, но нежный отец. Сочетал страстность и впечатлительность натуры, доходящие порой до психического припадка.
Образованием граф Ростопчин не блистал, имея лишь домашнее, зато был остроумен и находчив, благодаря чему ему протежировали генерал-адъютант Екатерины II князь Ф. Ф. Ангальт, знаменитый полководец граф А. В. Суворов, посол в Лондоне граф С. Р. Воронцов. Сам же граф признавался, что благодаря «ремеслу комедианта» умел снискать расположение и у императрицы, и у нелюбимого ею сына цесаревича Павла. Когда в 1796 году Павел вступил на монарший престол, Ростопчин стал при нем советником, дипломатом, искренним другом, добросовестным телохранителем и искусным интриганом.
Когда в 1801 году Александр I взошел на престол, Федора Васильевича за близость к задушенному императору лишили всех должностей и он поселился в своем подмосковном имении Воронове, куда выписал из Англии овец и баранов, а из Аравии скаковых лошадей. Наконец в 1809 году он потрафил и новому императору, составив по его поручению отчет о московских богоугодных заведениях.
Сельская тишина его уединения постепенно вновь сменяется блеском и интригами высочайшего двора. Он не растерялся и при первых признаках войны 1812 года примчался в Петербург и предстал перед государем. Тот, не мешкая, назначил его московским главнокомандующим. Про Ростопчина тотчас заговорили: «Он крепкий слуга государев, он отец Москвы». Федор Васильевич первый занялся созданием московского ополчения, наладил снабжение армии всем необходимым — от оружия и саперного инструмента до сухарей и крупы, — организовал госпиталь и часто навещал раненых, не допустил до самого входа французов в Москву ни грабежей, ни беспорядков, первым призвал народ к партизанской войне. Да и мнения современников о пресловутах «ростопчинских афишах» полярно противоположны.
