Люди выпрыгивают из машин бегут в сторону фронта навстречу своим солдатам. Над головой седого генерала зовёт и рвётся алое полотнище боевого знамени. Вот у знамени уже несколько сот человек, вот они разбегаются в разные стороны и поворачивают артиллерию, повозки кухни, солдат, слышны выстрелы.
Майор смотрит в бинокль.
— По-моему, пока только в воздух стреляют, с облегчением произносит он.
В батальоне большое награждение. Вручает награды генерал. Офицеры по одному подходят к столу, поставленному под развесистым деревом. Гвардейское знамя батальона колышется от лёгких порывов весеннего ветра.
— Гвардии старший лейтенант Романченко, гвардии младший лейтенант Загайнов, гвардии лейтенант Вульфович, — вызывает начальник штаба, и офицеры рапортуют о прибытии для получения награды.
— Гвардии лейтенант Родионов, гвардии лейтенант Кожин, гвардии лейтенант Токачиров, гвардии старшина медслужбы Прожерина.
Никто не выходит, и только командир части коротко отвечает:
— Погиб смертью храбрых…
или
— В госпитале.
— Гвардии старший лейтенант Хангени, — вызывает начальник штаба, и, твёрдо печатая шаг, Валентин походит к генералу.
— Гвардии старший лейтенант Хангени явился для получения награды.
— От имени… — начинает генерал… — и кончает, — вы награждаетесь медалью «За боевые заслуги».
Сдержанный смех проходит по рядам батальона. Генерал недовольно хмурится и косит в сторону командира части. Затем взгляд генерала останавливается на груди Хангени, и он не может сдержать широченной улыбки. Батальон грохочет от смеха. Генерал с укоризной смотрит на начальника штаба, но тот непонимающе пожимает плечами.
— Служу Советскому Союзу! — произносит Валентин, чётко поворачивается, и только теперь мы видим его пунцово красное лицо, но оно улыбается.
14 июня заговорил 1 Украинский фронт. Идём в прорыв на Львов.
Трое суток не смыкаю глаз ни на минуту и, в конце концов, валюсь у штабной машины и сплю под колесом. Меня будит майор:
— Товарищ лейтенант, лейтенант Вульфович, проснитесь, — он трясёт меня за плечи. — Да будьте вы наконец мужчиной, чёрт возьми.
Я бормочу сквозь сон:
— А что, я разве не похож на мужчину? — И погружаюсь в сон беспамятства.
Просыпаюсь через 20 минут и снова за дело.
Познал, что такое «катюша» не при выстреле, а при взрыве. Теперь я понимаю. Почему фрицев трясёт при одном слове «Катюша».
Младший сержант Медведев отправлен в госпиталь — перелом ключицы.
Отправлен утром, а в сумерках средь тишины раздался оглушительный взрыв. Здоровый снаряд попал в самую гущу людей. Результат ужасный. Трое убито и 15 человек ранено. Всех снесли в часовню. Часовня полна стона и искалеченных тел, а справа на притолоке горит свеча, как будто их хоронят. Слева в углу лежит Ромейко, это тот, что с Медведевым танк захватил. Он меня узнал по голосу.
— Лейтенант, это вы? До свиданья, товарищ лейтенант. Я ничего не вижу. Вот ведь петрушка какая. Ничего не вижу.
Переезжаем на новое место. На руках перенесли Николая Загайнова ко мне в бронетранспортёр. Он отказывается ехать в госпиталь и говорит, да не говорит, а хрипит:
— Отойду.
Здорово его стукнуло.
Взяли Львов. Теперь воюем на территории Польши.
У дома собрались 5–6 девушек полек, я и несколько моих бойцов. Вот мы и обучаем друг друга своим языкам. Через час едем дальше. Люди хорошо одеты, распивают чай на террасах, гуляют парни под руку с девушками, мирная чета везёт в коляске своё улыбающееся чадо. Немцы немцами, а они не знают, что такое настоящая война. И не узнают, пока их мужья и братья сами воевать не пойдут.
Какая-то сволочь отравила старшину Сиденко.
По понтонам переезжаем Вислу. Висленский плацдарм 20×60 км.
С ходу в бой.
Гитлер приказал: умереть, но сбросить русских в Вислу!
Конев приехал на плацдарм и сказал:
— За Вислой нам с вами земли нет.
Полегло несколько немецких дивизий, но мы не отошли ни на шаг.
Всё стихло. Началась осень на Висленском плацдарме.
Опять зарылись в землю. Скука одолевает несносная.
Ездил за Вислу в госпиталь. Навестил Петра Романченко. У него серьёзное ранение, но этот буйвол говорит, что через месяц вернётся. Медперсонал хором жалуется:
— Не слушается!
Представляю себе Петра, да и в госпитале.
Медведев из госпиталя попал в другую часть. На обратном пути отыскиваю его. Встретились как родные.
— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант?
И я хохочу:
— Что тебе, курносая пятница?
— Как вы думаете, можно перебраться в свою часть?
Иду в штаб. Прошу, убеждаю, требую. Не отпускают. Подхожу к мотоциклу, завожу.
— Ну как, товарищ лейтенант?
— А вот так. Садись в коляску.
Медведев важно устраивается на мягком сидении, и я трогаю. Проезжаю штаб. Из штабной машины выскакивает начальник штаба и что-то кричит. Поздно. Проскочили шлагбаум, и мотоцикл мчится по прекрасной лесной дороге. Лёгкая пыль вьётся из-под заднего колеса. Медведев сияет и кричит:
— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант!
— Что тебе?
— А здорово! Правда?!
Пошли проливные дожди. На каждом сапоге таскаю по несколько кг липкой грязи. В землянках сыро. Тоска одолевает несносная. Частенько видимся с Зорькой. Подолгу беседуем.
— Ты знаешь, Зорька, у меня твёрдая уверенность, что я останусь жив. Мне уже кажется, что я неуязвим.
— Представь себе, мне точно такая же мысль в голову приходила. Во всяком случае, верить в это необходимо.
Романченко из госпиталя к нам не вернётся. Его назначили командиром отдельной разведроты.
Иван Белоус теперь адъютант командира корпуса полковника Белова.
Зайдаль получил письмо из Ленинграда. Его жена была там, а сейчас переброшена на задание в Ригу. Зайдаль прочёл письмо вслух, опустил его на колени. Уставился на меня своими глазищами, аж холодно стало.
— Всё… и жены у меня больше нет.
Впервые я увидел, что человек может состариться за несколько минут.
Часто бываю в медсанбате, в землянке двух молодых девушек врачей. Все ломают себе голову, в кого из них я влюблён. Даже пытались меня спрашивать. Я оставляю вопросы без ответов.
Я влюблён в двух сразу, или, вернее, ни в одну из них не влюблён.
А писем от Светланы нет.
Второй час ночи. Только что пришёл из медсанбата. Всю дорогу в голове прыгали строчки и рифма. Я прежде никогда не писал стихов. И это просто так под настроение. Сажусь и пишу почти без правки. Получается безграмотно. Искреннее излияние сумбура собственных мыслей:
