В свете кормовых огней виден свисающий с гака и уходящий в мрак тяжёлый буксирный трос.
— Мощный океанский буксир, тянет что-то вроде плавучего дока.
А я собирался пройти между ними.
Не дай бог!
Когда буксируемый корабль вышел на траверз, я различил у него на корме подобие вывешенного огня — слабенький, еле видимый. Как только мы разошлись, я снова наполнил паруса, даже отпустил стаксель, чтобы поскорее уйти от опасного соседа.
Спустившись в каюту, сбросил мокрую одежду и попытался энергичным растиранием унять дрожь. Но испуг так легко не проходит, понадобилось не один десяток раз выглянуть из люка для верности и выпить кружку горячего, сладкого чая, сдобренного виски, прежде чем я овладел собой. Остаток ночи я не спал и успешно выполнял роль образцового вперёдсмотрящего.
К десяти часам я уже произвёл удачно утреннюю обсервацию, заполнил судовой журнал, управился с завтраком и отметил, что прошла ровно неделя с той минуты, как в Плимуте прозвучал стартовый выстрел. Не могу сказать, чтобы я был очень доволен тем, сколько прошёл и что проделал за эту неделю. Координаты в полдень: 46° 51 северной широты, 13° 28 западной долготы, лаг 359 — свидетельствовали, что мы отошли от Плимута на четыреста двадцать пять миль, но это, к сожалению, не означало, что мы настолько же приблизились к Нью-Йорку. Неделя, как вышел из Плимута, и до сих пор не смог ничего передать жене. Эта мысль упорно отодвигала на второй план всё остальные. Первые дни перехода была такая свистопляска, что я не думал ни о чём и ни о ком, кроме своего бедненького «я». Нет, нет, конечно, иногда я испытывал угрызения совести. Мореплаватель-одиночка первый скажет вам, что избранный им способ передвижения прививает известный эгоизм; авось мы от него излечимся. Но теперь, когда погода стала смирнее, когда мы с яхтой благополучно перенесли нежданные осложнения и хоть немного продвинулись к Нью-Йорку, — теперь я чувствовал потребность общаться, и отсутствие связи с домом начало меня беспокоить. Нет, я не опасался, что, не получая от меня вестей, моя жена Эйра ударится в скорбь и закажет вдовий траур. Я достаточно хорошо её знал. Если характер весит больше опыта, ей, а не мне, следовало находиться на яхте, и, наверно, она преуспела бы лучше моего. И она не будет порицать меня за неудачу с радио. После того как рация вышла из строя, в моём распоряжении оставалось лишь три способа общаться с проходящими судами. Международный свод сигналов, собственный слабый голос и, наконец, освящённая временем, всем понятная жестикуляция двумя пальцами, которая хотя и доставляет своеобразное ребяческое удовольствие, сильно ограничивает выразительные возможности. Из моей неудачной попытки наладить общение с траулером вытекало, что нужно вести очень чёткое наблюдение, если я хочу своевременно заметить встречное судно и изменить курс так, чтобы сблизиться с ним на полмили и меньше. Учитывая соотношение скорости моей скорлупки и океанского лайнера, а также предел видимости, определяемый высотой моих глаз над уровнем моря, я рассчитал, что при скорости корабля в двадцать узлов, яхты — четыре узла и дистанции в десять миль, для того, чтобы мы сошлись на обусловленное размерами флага (восемнадцать дюймов) расстояние в полмили, при котором возможна сигнализация, встречный корабль должен идти под углом не больше пятнадцати градусов к курсу фолькбота. Да ещё многое зависит от направления ветра и от того, пройдёт ли корабль с наветренной или подветренной стороны. Если с подветренной, грот может заслонить поднятый сигнал. Как это часто бывает, когда вычисляешь степень вероятности того или иного явления, итог меня огорчил. Закончив это маленькое упражнение ума, я поднялся на палубу подышать свежим воздухом. Славный денёк, но ветер спал почти до тихого, и Железному Майку трудно давалось управление — так мала была нагрузка на флюгер. По привычке я осмотрел горизонт. Дым на юге. Пройдёт за кормой северным курсом. Но и впереди тоже видно пятнышко. Памятуя только что произведённый расчёт, я не спешу кричать «Вижу корабль!» и поднимать М-И-К, а набираюсь терпения и ныряю в своё логово. Через несколько минут снова вскакиваю. Пятнышко превратилось в дымовую трубу и стеньгу. Снова вниз, ещё десять минут в обществе Тэрбера и Уайта. И опять наверх, проверить, идёт ли корабль по-прежнему в мою сторону. Вниз за флагами. Наверх, чтобы вывесить их. Теперь я по-настоящему волнуюсь. Перспектива установить связь и передать послание сейчас важнее всего на свете. Корабль приближается, уже можно разобрать на носу название — «Брунзек». Немного изменил курс, пройдёт совсем рядом. Вижу, как старпом, перегнувшись через поручни на крыле мостика, глядит в бинокль — на меня глядит. Мне как-то неловко под его испытующим взглядом, словно меня застали с женщиной. Машу рукой — медленно, чтобы не выдать своё возбуждение. Он машет в ответ. Показываю на вывешенный сигнал М-И-К:
«Прошу сообщить обо мне „Ллойду“ в Лондон».
Он снова машет рукой, показывает два больших пальца, и вот уже прошёл мимо. Смотрю на корму — «Брунзек», Гамбург. И, разом обмякнув, опускаюсь на банку кокпита. Всё. На душе не совсем обычная для меня смесь грусти и облегчения; я несколько стыжусь собственной слабонервности. Вернувшись вниз в свой уютный маленький мирок, где всё под рукой, я чувствую себя почти как дома и принимаюсь готовить ужин.
После ужина ветер стих, и к десяти часам мы фактически заштилели, лишь чуть-чуть тянуло с запада. Чтобы получше использовать этот зефир, я сменил Майка у румпеля. К полуночи установился полный штиль, хочешь не хочешь — убирай стаксель и грот. Всю ночь было одно и то же: облачность, гладкое море, лёгкая зыбь, временами моросящий дождь. Я ворочался с боку на бок на своей койке и не смог уснуть. Утром я чувствовал себя скверно. Голова тяжёлая, веки тоже, словно я наглотался наркотиков. Самая пора воспользоваться аптечкой Дэвида, кстати, к ней была приложена полная инструкция, где подробно и со знанием дела говорилось обо всех хворях и недугах, какие могут постичь одиночку, включая укус морской змеи. Несмотря на склонность Дэвида к юмору, получился грозный список опасностей, которых надо было остерегаться, в особенности перелома тазобедренной кости. Впрочем, можно назвать кучу других травм, способных положить конец вашему участию в гонках. Но пока до этого не дошло, я обратился к керосину, в целебности которого был уверен.
Боязнь травмы не покидала меня во время моего первого одиночного плавания в Испанию. Находясь один на малом судне, всякий человек, располагающий богатым воображением и избытком свободного времени, может, если у него на это хватает ума, довести себя до холодного пота размышлениями о грозящих ему опасностях. Пустое занятие, ради душевного равновесия стоит им пренебречь. Памятуя прошлогодний опыт, я соблюдал осторожность, ел и пил умеренно, заботился о достаточном запасе керосина и не пускал в голову мрачные мысли. Когда плывёшь один и с тобой случилась беда, встречный пароход поможет вам гораздо лучше, чем аптечка. Если вы, не дай бог, оказались жертвой несчастного случая, самое верное — сделать себе укол морфия или чего-нибудь в этом роде и постараться установить связь с первым же судном. Флаги, как вы видели, для этого не очень-то годятся. Мне кажется, больше всего подходит — разумеется, наряду с парашютными осветительными ракетами — ручной сигнальный фонарь Олдиса. Он годится и днём и ночью, для судов и самолётов; словом, полезная штука. Я по глупости оставил его на берегу вместе с хронометром, всё из-за того же стремления освободить место для припасов. Если бы я подумал головой, я перевёл бы осветительную сеть яхты с шести на двенадцать вольт, это вдвое сократило бы мою потребность в низковольтных лампочках и позволило бы подключить сигнальный фонарь к аккумулятору сети. Кстати, был бы резервный источник питания для передатчика.
