После лихорадки Чарлз стал туговат на правое ухо; перенесенная позже корь усугубила эту глухоту. Впоследствии во время прогулок он всегда просил спутников идти слева от него, а посещая театр, который очень любил, садился с правого края.
Была у Чарлза еще одна особенность, доставившая ему немало горьких минут в школьные, да и во все последующие годы: он заикался. Правда, это было не то мучительное «взрывное» заикание, когда человек пытается преодолеть первый слог и снова и снова повторяет его; его заикание скорее походило на небольшую запинку или нерешительность перед произнесением некоторых слов, особенно начинающихся с шипящих или свистящих звуков. Отметим, кстати, что от заикания страдали и несколько его братьев и сестер. Впоследствии, когда Чарлз стал преподавателем и принял сан дьякона Англиканской церкви, заикание мешало ему при чтении проповедей и лекций. Он всячески стремился избавиться от этого недостатка и обращался к различным специалистам, но так и не смог полностью освободиться от него. Правда, в семейной и теплой дружеской обстановке его заикание практически исчезало; не было его и в тех случаях, когда он играл или беседовал с детьми. Интересно, что многие из его юных друзей, рассказывая после кончины Кэрролла о своей дружбе с ним, и не вспоминали о его заикании, а когда их об этом спрашивали, искренне недоумевали. Современные психологи, подвергшие внимательному рассмотрению «случай Кэрролла», склоняются к мнению, что его заикание было связано с застенчивостью.
От нее Чарлз не избавился и во все последующие годы. Коллингвуд писал, что «он был застенчив и чувствителен по натуре», а коллега Кэрролла по Оксфорду вспоминал, что его «отличали чрезвычайная стеснительность и болезненное отвращение к публичности». Марк Твен, высоко ценивший книги Кэрролла, познакомившись с ним в доме Макдональдов, заметил, что «на него было лишь интересно посмотреть, ибо это самый молчаливый и застенчивый взрослый, какого я когда-либо встретил, если не считать “дядюшки Римуса” (рассказчика сказок о Братце Кролике американского писателя Д. Ч. Харриса. — Н. Д.)».
Англичане нередко приводят выражение, давно уже ставшее пословицей: «Ребенок — отец Мужчины» (The Child is father of the Man). Эти слова принадлежат Уильяму Вордсворту, поэту, которого высоко ценил Чарлз. Вордсворт недаром выделяет два слова в этой строке заглавными буквами, подчеркивая тем самым их значимость. Эта фраза поначалу кажется парадоксом, однако в парадоксах нередко кроется истина. Глубокое наблюдение Вордсворта невольно приходит на ум, когда думаешь о детстве и отрочестве будущего Льюиса Кэрролла.
Глава пятая
Студент Крайст Чёрч, Оксфорд
Двадцать третьего мая 1850 года Чарлз Латвидж Доджсон явился в Крайст Чёрч на экзамен, чтобы стать студентом старинного колледжа, где в свое время учился и преподавал его отец, оставивший по себе превосходные воспоминания. Экзамен прошел благополучно — недаром он так тщательно готовился к нему под руководством отца. Чарлз мог вздохнуть с облегчением — он принят! Ему вручили черную мантию, которую студенты были обязаны носить в колледже поверх обычного костюма, и черную шапку с квадратным верхом и кистью. У аристократов (nobles), которые приезжали в Оксфорд на два года, кисть была золотой; у студентов, называемых коммонерами (commoners), — черной; у сервиторов (serviteurs)[27] кисти, а порой и шапки не было вовсе, а мантия была укороченной. У Чарлза кисть была черной.
Затем последовала торжественная церемония, возглавляемая университетским вице-канцлером: стоя на коленях в просторном актовом зале, будущий студент поклялся соблюдать статут Крайст Чёрч, поставил подпись под «Тридцатью девятью статьями» (свод догматов Англиканской церкви, составленный по указанию королевы Елизаветы I), и вписал свое имя в университетские списки. В заключение вице-канцлер вручил ему экземпляр того самого статута, который он поклялся соблюдать.
К середине XIX века, когда Чарлз поступил в колледж, статут Крайст Чёрч, который искони был не только церковным, но и светским заведением, давно уже стал поразительным анахронизмом. Вокруг этого древнего свода законов в течение многих лет велись горячие дебаты. Принятый в незапамятные времена, статут лишь в 1845 году (за пять лет до поступления Чарлза) был переведен с латыни на английский язык, что, впрочем, вовсе не сделало его более современным. В отличие от уставов остальных оксфордских колледжей (каждый из них имел собственный свод законов) статут колледжа Крайст Чёрч практически не претерпел никаких преобразований со времени своего появления. Многие из его положений уже давно безнадежно устарели, были бессмысленны, мелочны или просто нелепы. Так, например, статут требовал, чтобы студенты и преподаватели «не отращивали длинных волос», «не следовали высокомерной и нелепой манере появляться в публичных местах в сапогах», «не вводили новой моды в одежде», воздерживались от игры в футбол, драк и сборищ, на которых обсуждают Церковь или руководство колледжа, и пр. За нарушение правил налагались штрафы, отбиралось оружие; собак, принадлежащих учащимся, вешали, а их самих исключали или отправляли в тюрьму! Не менее нелепы были и запреты, налагаемые статутом на горожан (торговцев, портных, владельцев питейных заведений, таверн и пр.) за малейшее отступление от утвержденных им норм.
Разумеется, многие из этих требований давно уже были забыты. Однако настоятель собора Крайст Чёрч, который был кафедральным собором всего Оксфордского университета, со времени основания колледжа занимал и пост ректора колледжа. Крайст Чёрч был самым богатым колледжем в Оксфорде. В то время, когда Чарлз поступил в колледж, им по-прежнему правили ректор и каноники собора Крайст Чёрч. Они распоряжались деньгами, получаемыми за аренду церковных угодий и прочей собственности собора и колледжа, и не желали поступаться старыми установлениями.
В Крайст Чёрч давно уже шли дебаты между консерваторами и либералами, настаивавшими на принятии нового статута или, по меньшей мере, на исключении из действовавшего многих устаревших положений. Однако до тех пор, пока ректором оставался Томас Гейсфорд, вступивший на этот пост еще в 1831 году, всё оставалось по-прежнему.
Чарлз, конечно, внимательно изучил статут. Нетрудно представить, как он с его чувством юмора и острой реакцией на всякие нелепости воспринял чудовищные анахронизмы этого документа.
Забегая вперед замечу: не исключено, что именно этому документу мы обязаны появлением одного из персонажей поэмы Кэрролла «Охота на Снарка», опубликованной годы спустя. Это, конечно, Bellman (на русский язык это имя переводили по-разному: Бомцман, Балабон, Блямс, Билли-Белл и пр.), возглавивший странную компанию, отправившуюся на поиски Снарка. Биограф Кэрролла Энн Кларк полагает: вполне вероятно, что в статуте Крайст Чёрч внимание Чарлза привлек некий университетский служитель — звонарь, известный под названием La Bellman, или «звонящий в колокольчик». Его обязанности заключались в том, чтобы «по смерти докторов, тьюторов и прочих уважаемых особ обходить колледж, надев на себя одежду покойного, и объявлять о его погребении звоном в колокольчик, несомый в руке». Участие этого персонажа в охоте на Снарка, пишет Кларк, бросает пророчески мрачную тень на диковинную затею этих удивительных персонажей. Вряд ли Кэрролл намеревался таким образом раскрыть свой замысел в самом начале поэмы; скорее всего, острый взгляд писателя просто не мог оставить без внимания этого диковинного персонажа.
